Неточные совпадения
Наконец, сцена опять переменяется, и является дикое место, а между утесами бродит один цивилизованный молодой
человек, который срывает и сосет какие-то травы, и на вопрос феи: зачем он сосет эти травы? — ответствует, что он, чувствуя в себе избыток
жизни, ищет забвения и находит его в соке этих трав; но что главное желание его — поскорее потерять ум (желание, может быть, и излишнее).
Что касается до сына Степана Трофимовича, то он видел его всего два раза в своей
жизни, в первый раз, когда тот родился, и во второй — недавно в Петербурге, где молодой
человек готовился поступить в университет.
Вообще говоря, если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле, все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые, по обыкновению, при
жизни их чуть не за гениев, — не только исчезают чуть не бесследно и как-то вдруг из памяти
людей, когда умирают, но случается, что даже и при
жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они действовали, — забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро.
— Почему мне в этакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый
человек? Я всю
жизнь думала, что и бог знает как буду рада, когда вас увижу, и всё припомню, и вот совсем как будто не рада, несмотря на то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
—
Человек смерти боится, потому что
жизнь любит, вот как я понимаю, — заметил я, — и так природа велела.
— Это подло, и тут весь обман! — глаза его засверкали. —
Жизнь есть боль,
жизнь есть страх, и
человек несчастен. Теперь всё боль и страх. Теперь
человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так сделали.
Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь
человек еще не тот
человек. Будет новый
человек, счастливый и гордый. Кому будет всё равно, жить или не жить, тот будет новый
человек. Кто победит боль и страх, тот сам бог будет. А тот бог не будет.
— Его нет, но он есть. В камне боли нет, но в страхе от камня есть боль. Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая
жизнь, тогда новый
человек, всё новое… Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до…
В
жизнь мою я не видал в лице
человека такой мрачности, нахмуренности и пасмурности.
— Чего рассказывать. Третьего года мы отправились втроем на эмигрантском пароходе в Американские Штаты на последние деньжишки, «чтобы испробовать на себе
жизнь американского рабочего и таким образом личнымопытом проверить на себе состояние
человека в самом тяжелом его общественном положении». Вот с какою целию мы отправились.
Николай Всеволодович вел тогда в Петербурге
жизнь, так сказать, насмешливую, — другим словом не могу определить ее, потому что в разочарование этот
человек не впадет, а делом он и сам тогда пренебрегал заниматься.
— Вы поймете тогда тот порыв, по которому в этой слепоте благородства вдруг берут
человека даже недостойного себя во всех отношениях,
человека, глубоко не понимающего вас, готового вас измучить при всякой первой возможности, и такого-то
человека, наперекор всему, воплощают вдруг в какой-то идеал, в свою мечту, совокупляют на нем все надежды свои, преклоняются пред ним, любят его всю
жизнь, совершенно не зная за что, — может быть, именно за то, что он недостоин того…
— Петр Степанович рассказал нам одну древнюю петербургскую историю из
жизни одного причудника, — восторженно подхватила Варвара Петровна, — одного капризного и сумасшедшего
человека, но всегда высокого в своих чувствах, всегда рыцарски благородного…
А впрочем, нельзя не сказать: вообразите,
человек в
жизни видел меня два раза, да и то нечаянно, и вдруг теперь, вступая в третий брак, воображает, что нарушает этим ко мне какие-то родительские обязанности, умоляет меня за тысячу верст, чтоб я не сердился и разрешил ему!
— Высокие слова! Вы разрешаете загадку
жизни! — вскричал капитан, наполовину плутуя, а наполовину действительно в неподдельном восторге, потому что был большой любитель словечек. — Из всех ваших слов, Николай Всеволодович, я запомнил одно по преимуществу, вы еще в Петербурге его высказали: «Нужно быть действительно великим
человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла». Вот-с!
— Ну, да я вам не обязан отчетами в прежней
жизни, — махнул он рукой, — всё это ничтожно, всё это три с половиной
человека, а с заграничными и десяти не наберется, а главное — я понадеялся на вашу гуманность, на ум.
— Позвольте-с, — вскипал всё более и более хромой, — разговоры и суждения о будущем социальном устройстве — почти настоятельная необходимость всех мыслящих современных
людей. Герцен всю
жизнь только о том и заботился. Белинский, как мне достоверно известно, проводил целые вечера с своими друзьями, дебатируя и предрешая заранее даже самые мелкие, так сказать кухонные, подробности в будущем социальном устройстве.
— Друг мой, да ведь это не страх. Но пусть даже меня простят, пусть опять сюда привезут и ничего не сделают — и вот тут-то я и погиб. Elle me soupçonnera toute sa vie… [Она будет меня подозревать всю свою
жизнь… (фр.)] меня, меня, поэта, мыслителя,
человека, которому она поклонялась двадцать два года!
— К Лембке. Cher, я должен, я обязан. Это долг. Я гражданин и
человек, а не щепка, я имею права, я хочу моих прав… Я двадцать лет не требовал моих прав, я всю
жизнь преступно забывал о них… но теперь я их потребую. Он должен мне всё сказать, всё. Он получил телеграмму. Он не смеет меня мучить, не то арестуй, арестуй, арестуй!
Знал только, что у него какие-то старые счеты с «теми
людьми», и хотя сам был в это дело отчасти замешан сообщенными ему из-за границы инструкциями (впрочем, весьма поверхностными, ибо близко он ни в чем не участвовал), но в последнее время он всё бросил, все поручения, совершенно устранил себя от всяких дел, прежде же всего от «общего дела», и предался
жизни созерцательной.
— Да чего, скажите, она так струсила? — зашептал и молодой
человек. — Она даже меня вчера к себе не пустила; по-моему, ей за мужа бояться нечего; напротив, он так приглядно упал на пожаре, так сказать, жертвуя даже
жизнью.
— О, я бы очень желал опять жить! — воскликнул он с чрезвычайным приливом энергии. — Каждая минута, каждое мгновение
жизни должны быть блаженством
человеку… должны, непременно должны! Это обязанность самого
человека так устроить; это его закон — скрытый, но существующий непременно… О, я бы желал видеть Петрушу… и их всех… и Шатова!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный
человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне
жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Городничий. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные случаи в
жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось бог вынесет и теперь. (Обращаясь к Бобчинскому.)Вы говорите, он молодой
человек?
И какая разница между бесстрашием солдата, который на приступе отваживает
жизнь свою наряду с прочими, и между неустрашимостью
человека государственного, который говорит правду государю, отваживаясь его прогневать.
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее
жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее
людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро.
Стародум. Тут не самолюбие, а, так называть, себялюбие. Тут себя любят отменно; о себе одном пекутся; об одном настоящем часе суетятся. Ты не поверишь. Я видел тут множество
людей, которым во все случаи их
жизни ни разу на мысль не приходили ни предки, ни потомки.