Неточные совпадения
А между тем это
был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки,
хотя, впрочем, в науке… ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего.
Но то лицо, о котором выразился народный поэт, может
быть, и имело право всю жизнь позировать в этом смысле, если бы того
захотело,
хотя это и скучно.
Но
хотя и на боку, а воплощенность укоризны сохранялась и в лежачем положении, — надо отдать справедливость, тем более что для губернии
было и того достаточно.
Есть дружбы странные: оба друга один другого почти съесть
хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться не могут. Расстаться даже никак нельзя: раскапризившийся и разорвавший связь друг первый же заболеет и, пожалуй, умрет, если это случится. Я положительно знаю, что Степан Трофимович несколько раз, и иногда после самых интимных излияний глаз на глаз с Варварой Петровной, по уходе ее вдруг вскакивал с дивана и начинал колотить кулаками в стену.
Хотя происхождения он
был, кажется, невысокого, но случилось так, что воспитан
был с самого малолетства в одном знатном доме в Москве и, стало
быть, прилично; по-французски говорил, как парижанин.
Таким образом, барон с первого взгляда должен
был понять, какими людьми Варвара Петровна окружает себя,
хотя бы и в губернском уединении.
Крикнул он негромко и даже изящно; даже, может
быть, восторг
был преднамеренный, а жест нарочно заучен пред зеркалом, за полчаса пред чаем; но, должно
быть, у него что-нибудь тут не вышло, так что барон позволил себе чуть-чуть улыбнуться,
хотя тотчас же необыкновенно вежливо ввернул фразу о всеобщем и надлежащем умилении всех русских сердец ввиду великого события.
До управляющих
было до невероятности высоко, но его они встретили радушно,
хотя, конечно, никто из них ничего о нем не знал и не слыхивал кроме того, что он «представляет идею».
Он
был членом клуба, осанисто проигрывал и заслужил почет,
хотя многие смотрели на него только как на «ученого».
Являлся на вечера и еще один молодой человек, некто Виргинский, здешний чиновник, имевший некоторое сходство с Шатовым,
хотя, по-видимому, и совершенно противоположный ему во всех отношениях; но это тоже
был «семьянин».
За несколько времени до великого дня Степан Трофимович повадился
было бормотать про себя известные,
хотя несколько неестественные стихи, должно
быть сочиненные каким-нибудь прежним либеральным помещиком...
У Липутина же в доме до сих пор еще не
был,
хотя с ним самим и встречался.
Все три наши доктора дали мнение, что и за три дня пред сим больной мог уже
быть как в бреду и
хотя и владел, по-видимому, сознанием и хитростию, но уже не здравым рассудком и волей, что, впрочем, подтверждалось и фактами.
Письмо
было краткое и обнаруживало ясно свою цель,
хотя кроме вышеозначенных фактов никаких выводов не заключало.
— En un mot, я только ведь
хотел сказать, что это один из тех начинающих в сорок лет администраторов, которые до сорока лет прозябают в ничтожестве и потом вдруг выходят в люди посредством внезапно приобретенной супруги или каким-нибудь другим, не менее отчаянным средством… То
есть он теперь уехал… то
есть я
хочу сказать, что про меня тотчас же нашептали в оба уха, что я развратитель молодежи и рассадник губернского атеизма… Он тотчас же начал справляться.
Имею же я право не
быть ханжой и изувером, если того
хочу, а за это, естественно,
буду разными господами ненавидим до скончания века.
Хоть у тебя и
есть деньги, по моему завещанию, но умри я, что с тобой
будет,
хотя бы и с деньгами?
Повеситься
захочет, грозить
будет — не верь; один только вздор!
— Вспомни, что твоя полная воля, как
захочешь, так и
будет.
Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но никто не
хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо
было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком! Он до того
был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как
был, в своей всегдашней розовой ватной фуфайке.
Она объяснила ему всё сразу, резко и убедительно. Намекнула и о восьми тысячах, которые
были ему дозарезу нужны. Подробно рассказала о приданом. Степан Трофимович таращил глаза и трепетал. Слышал всё, но ясно не мог сообразить.
Хотел заговорить, но всё обрывался голос. Знал только, что всё так и
будет, как она говорит, что возражать и не соглашаться дело пустое, а он женатый человек безвозвратно.
— Но к завтраму вы отдохнете и обдумаете. Сидите дома, если что случится, дайте знать,
хотя бы ночью. Писем не пишите, и читать не
буду. Завтра же в это время приду сама, одна, за окончательным ответом, и надеюсь, что он
будет удовлетворителен. Постарайтесь, чтобы никого не
было и чтобы сору не
было, а это на что похоже? Настасья, Настасья!
И, однако, все эти грубости и неопределенности, всё это
было ничто в сравнении с главною его заботой. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от нее он худел и падал духом. Это
было нечто такое, чего он уже более всего стыдился и о чем никак не
хотел заговорить даже со мной; напротив, при случае лгал и вилял предо мной, как маленький мальчик; а между тем сам же посылал за мною ежедневно, двух часов без меня пробыть не мог, нуждаясь во мне, как в воде или в воздухе.
Хотя я терпеть его не мог, но сознаюсь, что у него
был дар заставить себя слушать, и особенно когда он очень на что-нибудь злился.
Степану Верховенскому не в первый раз отражать деспотизм великодушием,
хотя бы и деспотизм сумасшедшей женщины, то
есть самый обидный и жестокий деспотизм, какой только может осуществиться на свете, несмотря на то что вы сейчас, кажется, позволили себе усмехнуться словам моим, милостивый государь мой!
То
есть я, собственно,
хочу сказать, что, оставляя его тогда в Петербурге, я… одним словом, я считал его за ничто, quelque chose dans ce genre. [что-то в этом роде (фр.).]
— Всё это глупо, Липутин, — проговорил наконец господин Кириллов с некоторым достоинством. — Если я нечаянно сказал вам несколько пунктов, а вы подхватили, то как
хотите. Но вы не имеете права, потому что я никогда никому не говорю. Я презираю чтобы говорить… Если
есть убеждения, то для меня ясно… а это вы глупо сделали. Я не рассуждаю об тех пунктах, где совсем кончено. Я терпеть не могу рассуждать. Я никогда не
хочу рассуждать…
— Я желал бы не говорить об этом, — отвечал Алексей Нилыч, вдруг подымая голову и сверкая глазами, — я
хочу оспорить ваше право, Липутин. Вы никакого не имеете права на этот случай про меня. Я вовсе не говорил моего всего мнения. Я хоть и знаком
был в Петербурге, но это давно, а теперь хоть и встретил, но мало очень знаю Николая Ставрогина. Прошу вас меня устранить и… и всё это похоже на сплетню.
А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как… то
есть стыдно только сказать как глуп;
есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает,
хотя и преклоняется пред его остроумием: «Поражен, говорит, этим человеком: премудрый змий» (собственные слова).
Я вам, разумеется, только экстракт разговора передаю, но ведь мысль-то понятна; кого ни спроси, всем одна мысль приходит,
хотя бы прежде никому и в голову не входила: «Да, говорят, помешан; очень умен, но, может
быть, и помешан».
— Берегитесь, Липутин, предупреждаю вас, что Николай Всеволодович скоро сам сюда
хотел быть, а он умеет за себя постоять.
Стало
быть, кричит Лебядкин, девица семьсот рублей у меня утащила, и вытребовать
хочет чуть не полицейским порядком, по крайней мере угрожает и на весь город стучит…
— Вот вам букет; сейчас ездила к madame Шевалье, у ней всю зиму для именинниц букеты
будут. Вот вам и Маврикий Николаевич, прошу познакомиться. Я
хотела было пирог вместо букета, но Маврикий Николаевич уверяет, что это не в русском духе.
Были из них и такие, которые уже возненавидели Лизавету Николаевну, и, во-первых, за гордость: Дроздовы почти еще не начинали делать визитов, что оскорбляло,
хотя виной задержки действительно
было болезненное состояние Прасковьи Ивановны.
Она казалась гордою, а иногда даже дерзкою; не знаю, удавалось ли ей
быть доброю; но я знаю, что она ужасно
хотела и мучилась тем, чтобы заставить себя
быть несколько доброю.
У него действительно висели на стене, не знаю для чего, два ятагана накрест, а над ними настоящая черкесская шашка. Спрашивая, она так прямо на меня посмотрела, что я
хотел было что-то ответить, но осекся. Степан Трофимович догадался наконец и меня представил.
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто
хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога не
будет и ничего не
будет. Но никто еще ни разу не сделал.
— А мне странно, что вы давеча
были так раздражительны, а теперь так спокойны,
хотя и горячо говорите.
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он
будет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич
хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы там живете, то я и
хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
— Скажите ему, что у меня такое желание и что я больше ждать не могу, но что я его сейчас не обманывала. Он, может
быть, ушел потому, что он очень честный и ему не понравилось, что я как будто обманывала. Я не обманывала; я в самом деле
хочу издавать и основать типографию…
Вся надежда
была на Шатова,
хотя я и мог знать заранее, что он ни в чем не поможет.
— Ненависть тоже тут
есть, — произнес он, помолчав с минуту, — они первые
были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась,
хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива.
— Но, однако ж, переплывать океан на эмигрантском пароходе, в неизвестную землю,
хотя бы и с целью «узнать личным опытом» и т. д. — в этом, ей-богу,
есть как будто какая-то великодушная твердость… Да как же вы оттуда выбрались?
Не понравилось мне это; сама я
хотела тогда затвориться: «А по-моему, говорю, бог и природа
есть всё одно».
И вот я тебе скажу, Шатушка: ничего-то нет в этих слезах дурного; и
хотя бы и горя у тебя никакого не
было, всё равно слезы твои от одной радости побегут.
— Посидеть вам придется с минуту, если не
хотите истории. Вишь, кричит как поросенок, должно
быть, опять за порог зацепился; каждый-то раз растянется.
Она
была болезненно худа и прихрамывала, крепко набелена и нарумянена, с совершенно оголенною длинною шеей, без платка, без бурнуса, в одном только стареньком темном платье, несмотря на холодный и ветреный,
хотя и ясный сентябрьский день; с совершенно открытою головой, с волосами, подвязанными в крошечный узелок на затылке, в которые с правого боку воткнута
была одна только искусственная роза, из таких, которыми украшают вербных херувимов.
Хотя проповедь
была на половине и вся сплошная толпа, наполнявшая храм, слушала ее с полным и беззвучным вниманием, но все-таки несколько глаз с любопытством и недоумением покосились на вошедшую.
— Конечно, от вас нечего больше ждать! — с негодованием оборвала Варвара Петровна. Ей ясно
было теперь, что все что-то знают и между тем все чего-то трусят и уклоняются пред ее вопросами,
хотят что-то скрыть от нее.
— Как вы могли, мама, сказать про скандал? — вспыхнула Лиза. — Я поехала сама, с позволения Юлии Михайловны, потому что
хотела узнать историю этой несчастной, чтобы
быть ей полезною.