Неточные совпадения
Но, несмотря на мечту о галлюцинации, он каждый день, всю свою жизнь, как бы ждал продолжения и, так сказать, развязки этого события. Он не
верил, что оно так и кончилось! А если так, то странно же он должен
был иногда поглядывать на своего друга.
Ко всеобщему изумлению, этой даме, поспешно и в раздражении прибывшей к губернатору для немедленных объяснений,
было отказано у крыльца в приеме; с тем она и отправилась, не выходя из кареты, обратно домой, не
веря самой себе.
Повеситься захочет, грозить
будет — не
верь; один только вздор!
— О, такова ли она
была тогда! — проговаривался он иногда мне о Варваре Петровне. — Такова ли она
была прежде, когда мы с нею говорили… Знаете ли вы, что тогда она умела еще говорить? Можете ли вы
поверить, что у нее тогда
были мысли, свои мысли. Теперь всё переменилось! Она говорит, что всё это одна только старинная болтовня! Она презирает прежнее… Теперь она какой-то приказчик, эконом, ожесточенный человек, и всё сердится…
— Вот
верьте или нет, — заключил он под конец неожиданно, — а я убежден, что ему не только уже известно всё со всеми подробностями о нашемположении, но что он и еще что-нибудь сверх того знает, что-нибудь такое, чего ни вы, ни я еще не знаем, а может
быть, никогда и не узнаем, или узнаем, когда уже
будет поздно, когда уже нет возврата!..
А вы вот не
поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как… то
есть стыдно только сказать как глуп;
есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает, хотя и преклоняется пред его остроумием: «Поражен, говорит, этим человеком: премудрый змий» (собственные слова).
Я бы простил ему, если б он
поверил только Липу-тину, по бабьему малодушию своему, но теперь уже ясно
было, что он сам всё выдумал еще гораздо прежде Липутина, а Липутин только теперь подтвердил его подозрения и подлил масла в огонь.
Эти дружеские пальцы вообще безжалостны, а иногда бестолковы, pardon, [простите (фр.).] но, вот
верите ли, а я почти забыл обо всем этом, о мерзостях-то, то
есть я вовсе не забыл, но я, по глупости моей, всё время, пока
был у Lise, старался
быть счастливым и уверял себя, что я счастлив.
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то кричит: «Не виноват, за чужую вину терплю!» Так,
веришь ли, все мы как
были, так и покатились со смеху…
— То
есть не по-братски, а единственно в том смысле, что я брат моей сестре, сударыня, и
поверьте, сударыня, — зачастил он, опять побагровев, — что я не так необразован, как могу показаться с первого взгляда в вашей гостиной. Мы с сестрой ничто, сударыня, сравнительно с пышностию, которую здесь замечаем. Имея к тому же клеветников. Но до репутации Лебядкин горд, сударыня, и… и… я приехал отблагодарить… Вот деньги, сударыня!
–…И еще недавно, недавно — о, как я виновата пред Nicolas!.. Вы не
поверите, они измучили меня со всех сторон, все, все, и враги, и людишки, и друзья; друзья, может
быть, больше врагов. Когда мне прислали первое презренное анонимное письмо, Петр Степанович, то, вы не
поверите этому, у меня недостало, наконец, презрения, в ответ на всю эту злость… Никогда, никогда не прощу себе моего малодушия!
— Не кричи, пожалуйста, — замахал Pierre руками, —
поверь, что всё это старые, больные нервы, и кричать ни к чему не послужит. Скажи ты мне лучше, ведь ты мог бы предположить, что я с первого шага заговорю: как же
было не предуведомить.
— Je voulais convertir. [Я хотел переубедить (фр.).] Конечно, смейтесь. Cette pauvre тетя, elle entendra de belles choses! [А эта бедная тетя, хорошенькие вещи она услышит! (фр.)] О друг мой,
поверите ли, что я давеча ощутил себя патриотом! Впрочем, я всегда сознавал себя русским… да настоящий русский и не может
быть иначе, как мы с вами. Il у a là dedans quelque chose d’aveugle et de louche. [Тут скрывается что-то слепое и подозрительное (фр.).]
— Я видел недавно желтый, немного зеленого, с краев подгнил. Ветром носило. Когда мне
было десять лет, я зимой закрывал глаза нарочно и представлял лист — зеленый, яркий с жилками, и солнце блестит. Я открывал глаза и не
верил, потому что очень хорошо, и опять закрывал.
— Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти… Трудно менять богов. Я не
поверил вам тогда, потому что не хотел
верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак… Но семя осталось и возросло. Серьезно, скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может
быть, не читали вовсе?
— Может
быть, сбился? Увы, мне нет развития! Всё погубил!
Верите ли, Николай Всеволодович, здесь впервые очнулся от постыдных пристрастий — ни рюмки, ни капли! Имею угол и шесть дней ощущаю благоденствие совести. Даже стены пахнут смолой, напоминая природу. А что я
был, чем я
был?
Капитан говорил горячо и уже, разумеется,
верил в красоту американского завещания, но он
был и плут, и ему очень хотелось тоже рассмешить Николая Всеволодовича, у которого он прежде долгое время состоял в качестве шута. Но тот и не усмехнулся, а, напротив, как-то подозрительно спросил...
Уверяю вас, что вам очень хотелось самому жениться; это
было на вашем лице написано, и
поверьте, выражение самое неизящное.
— Это… это… черт… Я не виноват ведь, что в вас
верю! Чем же я виноват, что почитаю вас за благороднейшего человека и, главное, толкового… способного то
есть понять… черт…
— А коли лежит просто, рот разевает на всех, так как же его не стибрить! Будто серьезно не
верите, что возможен успех? Эх, вера-то
есть, да надо хотенья. Да, именно с этакими и возможен успех. Я вам говорю, он у меня в огонь пойдет, стоит только прикрикнуть на него, что недостаточно либерален. Дураки попрекают, что я всех здесь надул центральным комитетом и «бесчисленными разветвлениями». Вы сами раз этим меня корили, а какое тут надувание: центральный комитет — я да вы, а разветвлений
будет сколько угодно.
Во всех стихах принято, что гусар
пьет и кутит; так-с, я, может, и
пил, но,
верите ли, вскочишь ночью с постели в одних носках и давай кресты крестить пред образом, чтобы бог веру послал, потому что я и тогда не мог
быть спокойным:
есть бог или нет?
— Я ожидал от вас не менее, принимаю вашу жертву, жертву истинного друга, но до дому, только до дому: вы не должны, вы не вправе компрометировать себя далее моим сообществом. О, croyez-moi, je serai calme! [О,
поверьте мне, я
буду спокоен! (фр.)] Я сознаю себя в эту минуту а là hauteur de tout се qu’il у a de plus sacré… [на высоте всего, что только
есть самого святого (фр.).]
Еще более вздор, что приведены
были солдаты со штыками и что по телеграфу дано
было знать куда-то о присылке артиллерии и казаков: это сказки, которым не
верят теперь сами изобретатели.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан
верить в бога, «а стало
быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он
был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и
есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
— Похвала произнесена так громко, что я, конечно, должен
был бы не расслышать, — отчеканил Степан Трофимович, — но не
верю, чтобы моя бедная личность
была так необходима завтра для вашего праздника. Впрочем, я…
В таком положении
были дела, когда в городе всё еще продолжали
верить в вальтасаровский пир, то
есть в буфет от комитета;
верили до последнего часа.
Я так
был поражен, что не
поверил глазам своим.
Но теперь все останавливаются в недоумении: никто не
верит, чтоб это
было так первоначально глупо.
Но мне
было уже не до него; главному факту я
верил и выбежал от Юлии Михайловны вне себя.
— Мучь меня, казни меня, срывай на мне злобу, — вскричал он в отчаянии. — Ты имеешь полное право! Я знал, что я не люблю тебя, и погубил тебя. Да, «я оставил мгновение за собой»; я имел надежду… давно уже… последнюю… Я не мог устоять против света, озарившего мое сердце, когда ты вчера вошла ко мне, сама, одна, первая. Я вдруг
поверил… Я, может
быть, верую еще и теперь.
Воображая теперь, думаю, что я бы не
поверил глазам, если б даже
был на месте Лизаветы Николаевны; а между тем она радостно вскрикнула и тотчас узнала подходившего человека.
— Вы ошиблись и выказали глупость и своеволие. А убийство — дело Федьки, и действовал он один, из грабежа. Вы слышали, что звонят, и
поверили. Вы струсили. Ставрогин не так глуп, а доказательство — он уехал в двенадцать часов дня, после свидания с вице-губернатором; если бы что-нибудь
было, его бы не выпустили в Петербург среди бела дня.
— Нет, у Фурье не вздор… Извините меня, никак не могу
поверить, чтобы в мае месяце
было восстание.
Но вот это единственное существо, две недели его любившее (он всегда, всегда тому
верил!), — существо, которое он всегда считал неизмеримо выше себя, несмотря на совершенно трезвое понимание ее заблуждений; существо, которому он совершенно всё, всёмог простить (о том и вопроса
быть не могло, а
было даже нечто обратное, так что выходило по его, что он сам пред нею во всем виноват), эта женщина, эта Марья Шатова вдруг опять в его доме, опять пред ним… этого почти невозможно
было понять!
— Не трусите ли и вы, Эркель? Я на вас больше, чем на всех их, надеюсь. Я теперь увидел, чего каждый стоит. Передайте им все словесно сегодня же, я вам их прямо поручаю. Обегите их с утра. Письменную мою инструкцию прочтите завтра или послезавтра, собравшись, когда они уже станут способны выслушать… но
поверьте, что они завтра же
будут способны, потому что ужасно струсят и станут послушны, как воск… Главное, вы-то не унывайте.
Он задумчиво согласился. И вообще я с большим удивлением узнал потом от Варвары Петровны, что нисколько не испугался смерти. Может
быть, просто не
поверил и продолжал считать свою болезнь пустяками.
Она, смекнув, что ей не
верят, бросилась
было бежать дальше, но ее остановили силой, и, говорят, она страшно кричала и билась.