Неточные совпадения
Правда, он писать любил без памяти, писал к ней, даже живя в
одном с нею
доме, а в истерических случаях и по два письма в день.
Хотя происхождения он был, кажется, невысокого, но случилось так, что воспитан был с самого малолетства в
одном знатном
доме в Москве и, стало быть, прилично; по-французски говорил, как парижанин.
Это было еще давно-давно, тогда еще не было ни Шатова, ни Виргинского, и Степан Трофимович еще жил в
одном доме с Варварой Петровной.
В зале, куда вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (в другие разы прогуливавшегося, на правах родственника, по всему
дому невозбранно), воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе с тем и домашний у губернатора человек, распечатывал в углу у стола пакеты; а в следующей комнате, у ближайшего к дверям залы окна, поместился
один заезжий, толстый и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и читал «Голос», разумеется не обращая никакого внимания на то, что происходило в зале; даже и сидел спиной.
— Но к завтраму вы отдохнете и обдумаете. Сидите
дома, если что случится, дайте знать, хотя бы ночью. Писем не пишите, и читать не буду. Завтра же в это время приду сама,
одна, за окончательным ответом, и надеюсь, что он будет удовлетворителен. Постарайтесь, чтобы никого не было и чтобы сору не было, а это на что похоже? Настасья, Настасья!
Только вечером, уже в восьмом часу, я застал его
дома. К удивлению моему, у него сидели гости — Алексей Нилыч и еще
один полузнакомый мне господин, некто Шигалев, родной брат жены Виргинского.
— Кажется, это Лебядкиных-с, — выискался наконец
один добрый человек с ответом на запрос Варвары Петровны, наш почтенный и многими уважаемый купец Андреев, в очках, с седою бородой, в русском платье и с круглою цилиндрическою шляпой, которую держал теперь в руках, — они у Филипповых в
доме проживают, в Богоявленской улице.
— Живет в том
доме, где я… с братом… офицер
один.
— А в каких деньгах, позвольте вас спросить, полученных будто бы от Николая Всеволодовича и будто бы вам недоданных, вы осмелились обвинить
одно лицо, принадлежащее к моему
дому?
Варвара Петровна тотчас же поспешила заметить, что Степан Трофимович вовсе никогда не был критиком, а, напротив, всю жизнь прожил в ее
доме. Знаменит же обстоятельствами первоначальной своей карьеры, «слишком известными всему свету», а в самое последнее время — своими трудами по испанской истории; хочет тоже писать о положении теперешних немецких университетов и, кажется, еще что-то о дрезденской Мадонне.
Одним словом, Варвара Петровна не захотела уступить Юлии Михайловне Степана Трофимовича.
Прибыв в пустой
дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего виды и специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что из мебели перенести из городского
дома; какие вещи, картины; где их расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет, и
один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за Степаном Трофимовичем.
— Если бы каждый из нас знал о замышленном политическом убийстве, то пошел ли бы он донести, предвидя все последствия, или остался бы
дома, ожидая событий? Тут взгляды могут быть разные. Ответ на вопрос скажет ясно — разойтись нам или оставаться вместе, и уже далеко не на
один этот вечер. Позвольте обратиться к вам первому, — обернулся он к хромому.
— В жизнь мою не видывала такого самого обыкновенного бала, — ядовито проговорила подле самой Юлии Михайловны
одна дама, очевидно с желанием быть услышанною. Эта дама была лет сорока, плотная и нарумяненная, в ярком шелковом платье; в городе ее почти все знали, но никто не принимал. Была она вдова статского советника, оставившего ей деревянный
дом и скудный пенсион, но жила хорошо и держала лошадей. Юлии Михайловне, месяца два назад, сделала визит первая, но та не приняла ее.
— Слезы погоревших утрут, но город сожгут. Это всё четыре мерзавца, четыре с половиной. Арестовать мерзавца! Он тут
один, а четыре с половиной им оклеветаны. Он втирается в честь семейств. Для зажигания
домов употребили гувернанток. Это подло, подло! Ай, что он делает! — крикнул он, заметив вдруг на кровле пылавшего флигеля пожарного, под которым уже прогорела крыша и кругом вспыхивал огонь. — Стащить его, стащить, он провалится, он загорится, тушите его… Что он там делает?
Обнаружился
один странный факт: совсем на краю квартала, на пустыре, за огородами, не менее как в пятидесяти шагах от других строений, стоял
один только что отстроенный небольшой деревянный
дом, и этот-то уединенный
дом загорелся чуть не прежде всех, при самом начале пожара.
Если б и сгорел, то за расстоянием не мог бы передать огня ни
одному из городских строений, и обратно — если бы сгорело всё Заречье, то
один этот
дом мог бы уцелеть, даже при каком бы то ни было ветре.
Он остановился. Лиза летела как птица, не зная куда, и Петр Степанович уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись о кочку. В ту же минуту сзади, в стороне, раздался ужасный крик, крик Маврикия Николаевича, который видел ее бегство и падение и бежал к ней чрез поле. Петр Степанович в
один миг отретировался в ворота ставрогинского
дома, чтобы поскорее сесть на свои дрожки.
Один из слушателей как-то заметил ему, что он напрасно «представляется»; что он ел, пил, чуть не спал в
доме Юлии Михайловны, а теперь первый же ее и чернит, и что это вовсе не так красиво, как он полагает.
Эти три пруда, начинаясь от самого
дома, шли,
один за другим, с лишком на версту, до самого конца парка.
Чудо совершилось просто: умиравший от любопытства Анисим, прибыв в город, зашел-таки на другой день в
дом Варвары Петровны и разболтал прислуге, что встретил Степана Трофимовича
одного в деревне, что видели его мужики на большой дороге
одного, пешком, а что отправился он в Спасов, на Устьево, уже вдвоем с Софьей Матвеевной.
«Это не то, не то; это совсем не то!» Разумеется, кончил тем, что признался приступившей к нему Арине Прохоровне во всем — впрочем, только ей
одной во всем
доме.
Она всё бежала, задыхаясь, по холодной и топкой грязи и наконец начала стучаться в
дома; в
одном доме не отперли, в другом долго не отпирали; она бросила в нетерпении и начала стучаться в третий
дом.
Лишь только он остался
один (Эркель, надеясь на Толкаченку, еще прежде ушел к себе), как тотчас же выбежал из
дому и, разумеется, очень скоро узнал о положении дел.
Варвара Петровна по приезде остановилась в городском своем
доме. Разом хлынули на нее все накопившиеся известия и потрясли ее ужасно. Она затворилась у себя
одна. Был вечер; все устали и рано легли спать.