Неточные совпадения
Степан Трофимович намекал мне потом,
в горькие минуты, что она с тех-то
пор ему и позавидовала.
Уверяли, что Виргинский, при объявлении ему женой отставки, сказал ей: «Друг мой, до сих
пор я только любил тебя, теперь уважаю», но вряд ли
в самом деле произнесено было такое древнеримское изречение; напротив, говорят, навзрыд плакал.
Липутин тотчас же согласился, но заметил, что покривить душой и похвалить мужичков все-таки было тогда необходимо для направления; что даже дамы высшего общества заливались слезами, читая «Антона Горемыку», а некоторые из них так даже из Парижа написали
в Россию своим управляющим, чтоб от сей
поры обращаться с крестьянами как можно гуманнее.
Вместо прежних поэтических
порывов (поездки
в Петербург, намерения издавать журнал и пр.) она стала копить и скупиться.
У Липутина же
в доме до сих
пор еще не был, хотя с ним самим и встречался.
Но завтра же как раз подоспело довольно забавное прибавление к этой,
в сущности невинной, истории, говоря сравнительно, — прибавление, доставившее с тех
пор Липутину некоторый даже почет, которым он и сумел воспользоваться
в полную свою выгоду.
Да, действительно, до сих
пор, до самого этого дня, он
в одном только оставался постоянно уверенным, несмотря на все «новые взгляды» и на все «перемены идей» Варвары Петровны, именно
в том, что он всё еще обворожителен для ее женского сердца, то есть не только как изгнанник или как славный ученый, но и как красивый мужчина.
В голове его мелькнула одна удивительно красивая мысль: когда приедет Петруша, вдруг благородно выложить на стол самый высший maximum цены, то есть даже пятнадцать тысяч, без малейшего намека на высылавшиеся до сих
пор суммы, и крепко-крепко, со слезами, прижать к груди се cher fils, [этого дорогого сына (фр.).] чем и покончить все счеты.
Я воспользовался промежутком и рассказал о моем посещении дома Филиппова, причем резко и сухо выразил мое мнение, что действительно сестра Лебядкина (которую я не видал) могла быть когда-то какой-нибудь жертвой Nicolas,
в загадочную
пору его жизни, как выражался Липутин, и что очень может быть, что Лебядкин почему-нибудь получает с Nicolas деньги, но вот и всё.
— Господи! — засмеялся я. — Да вы бы лучше для этого куда-нибудь
в губернию нашу отправились
в страдную
пору, «чтоб испытать личным опытом», а то понесло
в Америку!
— Я еще ему до сих
пор не отдал, — оборотился он ко мне вдруг опять и, поглядев на меня пристально, уселся на прежнее место
в углу и отрывисто спросил совсем уже другим голосом...
Вот с тех
пор они меня одну
в полном покое оставили, Шатушка.
И вот во время уже проповеди подкатила к собору одна дама на легковых извозчичьих дрожках прежнего фасона, то есть на которых дамы могли сидеть только сбоку, придерживаясь за кушак извозчика и колыхаясь от толчков экипажа, как полевая былинка от ветра. Эти ваньки
в нашем городе до сих
пор еще разъезжают. Остановясь у угла собора, — ибо у врат стояло множество экипажей и даже жандармы, — дама соскочила с дрожек и подала ваньке четыре копейки серебром.
Одним словом, всему городу вдруг ясно открылось, что это не Юлия Михайловна пренебрегала до сих
пор Варварой Петровной и не сделала ей визита, а сама Варвара Петровна, напротив, «держала
в границах Юлию Михайловну, тогда как та пешком бы, может, побежала к ней с визитом, если бы только была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит». Авторитет Варвары Петровны поднялся до чрезвычайности.
— А вы
в пансионе
в попа влюбились, что закон божий преподавал, — вот вам, коли до сих
пор в вас такая злопамятность, — ха-ха-ха!
— «Историю этой несчастной»! — со злобным смехом протянула Прасковья Ивановна. — Да стать ли тебе мешаться
в такие «истории»? Ох, матушка! Довольно нам вашего деспотизма! — бешено повернулась она к Варваре Петровне. — Говорят, правда ли, нет ли, весь город здешний замуштровали, да, видно, пришла и на вас
пора!
— Лиза, ехать
пора, — брезгливо возгласила Прасковья Ивановна и приподнялась с места. — Ей, кажется, жаль уже стало, что она давеча,
в испуге, сама себя обозвала дурой. Когда говорила Дарья Павловна, она уже слушала с высокомерною склад-кой на губах. Но всего более поразил меня вид Лизаветы Николаевны с тех
пор, как вошла Дарья Павловна:
в ее глазах засверкали ненависть и презрение, слишком уж нескрываемые.
— Не примите превратно, сударыня, — сбился он ужасно, — родной брат не станет марать…
в таком положении — это значит не
в таком положении…
в смысле, пятнающем репутацию… на последних
порах…
Ну вот этот-то молодой человек и влетел теперь
в гостиную, и, право, мне до сих
пор кажется, что он заговорил еще из соседней залы и так и вошел говоря. Он мигом очутился пред Варварой Петровной.
— О, это мой характер! Я узнаю себя
в Nicolas. Я узнаю эту молодость, эту возможность бурных, грозных
порывов… И если мы когда-нибудь сблизимся с вами, Петр Степанович, чего я с моей стороны желаю так искренно, тем более что вам уже так обязана, то вы, может быть, поймете тогда…
— Вы поймете тогда тот
порыв, по которому
в этой слепоте благородства вдруг берут человека даже недостойного себя во всех отношениях, человека, глубоко не понимающего вас, готового вас измучить при всякой первой возможности, и такого-то человека, наперекор всему, воплощают вдруг
в какой-то идеал,
в свою мечту, совокупляют на нем все надежды свои, преклоняются пред ним, любят его всю жизнь, совершенно не зная за что, — может быть, именно за то, что он недостоин того…
— Но вы не можете вообразить, какие здесь начались интриги! — они измучили даже нашу бедную Прасковью Ивановну — а ее-то уж по какой причине? Я, может быть, слишком виновата пред тобой сегодня, моя милая Прасковья Ивановна, — прибавила она
в великодушном
порыве умиления, но не без некоторой победоносной иронии.
— Где ж ты был, Nicolas, до сих
пор, все эти два часа с лишком? — подошла она. — Поезд приходит
в десять часов.
Но все-таки с тех
пор прошло много лет, и нервозная, измученная и раздвоившаяся природа людей нашего времени даже и вовсе не допускает теперь потребности тех непосредственных и цельных ощущений, которых так искали тогда иные, беспокойные
в своей деятельности, господа доброго старого времени.
Затем, прежде всех криков, раздался один страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила было свою мама за плечо, а Маврикия Николаевича за руку и раза два-три рванула их за собой, увлекая из комнаты, но вдруг вскрикнула и со всего росту упала на пол
в обмороке. До сих
пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.
—
В одну ночь я бредил, что вы придете меня убивать, и утром рано у бездельника Лямшина купил револьвер на последние деньги; я не хотел вам даваться. Потом я пришел
в себя… У меня ни пороху, ни пуль; с тех
пор так и лежит на полке. Постойте…
— То есть
в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений; свидетели брака здесь. Всё это произошло тогда
в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а если не обнаруживалось до сих
пор, то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником) дали тогда слово молчать.
Всякий народ до тех только
пор и народ, пока имеет своего бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения; пока верует
в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных богов.
— Чтобы по приказанию, то этого не было-с ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами знаете, либо сена клок, либо вилы
в бок. Я вон
в пятницу натрескался пирога, как Мартын мыла, да с тех
пор день не ел, другой погодил, а на третий опять не ел. Воды
в реке сколько хошь,
в брюхе карасей развел… Так вот не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей не являйся.
До сих
пор он говорил как-то двусмысленно, так что Лебядкин, искусившийся
в роли шута, до последнего мгновения все-таки был капельку неуверен: сердится ли его барин
в самом деле или только подшучивает, имеет ли
в самом деле дикую мысль объявить о браке или только играет?
—
В Петербург вас, конечно, не пустят, хотя б я вам и дал денег на поездку… а впрочем, к Марье Тимофеевне
пора, — и он встал со стула.
Нам не случилось до сих
пор упомянуть о его наружности. Это был человек большого роста, белый, сытый, как говорит простонародье, почти жирный, с белокурыми жидкими волосами, лет тридцати трех и, пожалуй, даже с красивыми чертами лица. Он вышел
в отставку полковником, и если бы дослужился до генерала, то
в генеральском чине был бы еще внушительнее и очень может быть, что вышел бы хорошим боевым генералом.
Простая и ясная мысль, но никому, однако, не приходившая до сих
пор в голову.
Она
в ту
пору уже очень начала себе чувствовать цену, даже, может быть, немного и слишком.
Подобных разных расчетов и предначертаний
в ту
пору накопилось у него чрезвычайное множество, — конечно, почти всё фантастических.
Я не знаю, что она хотела этим сказать; но она требовала настойчиво, неумолимо, точно была
в припадке. Маврикий Николаевич растолковывал, как увидим ниже, такие капризные
порывы ее, особенно частые
в последнее время, вспышками слепой к нему ненависти, и не то чтоб от злости, — напротив, она чтила, любила и уважала его, и он сам это знал, — а от какой-то особенной бессознательной ненависти, с которою она никак не могла справиться минутами.
Почти
в то же время и именно
в этот же самый день состоялось наконец и свидание Степана Трофимовича с Варварой Петровной, которое та давно держала
в уме и давно уже возвестила о нем своему бывшему другу, но почему-то до сих
пор всё откладывала.
— Passons? — покоробило Варвару Петровну. — Но
в таком случае всё; вы извещены, мы живем с этих
пор совершенно порознь.
— Да и я, разумеется, не желаю входить… но мне всё казалось, вы здесь до сих
пор говорили совсем
в ином стиле, о христианской вере, например, об общественных установлениях и, наконец, о правительстве…
Это была их первая супружеская ссора, и случилась она тотчас после свадьбы,
в самые первые медовые дни, когда вдруг обнаружился пред нею Блюм, до тех
пор тщательно от нее припрятанный, с обидною тайной своего к ней родства.
В них всего победительнее (несмотря на форму) эта неслыханная до сих
пор смелость засматривать прямо
в лицо истине.
—
В тех самых. Когда вы придете и скажете «
пора», я всё исполню. Что, очень скоро?
Минуя разговоры — потому что не тридцать же лет опять болтать, как болтали до сих
пор тридцать лет, — я вас спрашиваю, что вам милее: медленный ли путь, состоящий
в сочинении социальных романов и
в канцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге, тогда как деспотизм тем временем будет глотать жареные куски, которые вам сами
в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого,
в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и даст человечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не на бумаге?
Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин:
в русском народе до сих
пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами.
Одним словом, было ли тут чье влияние или подговор — до сих
пор в точности неизвестно.
— Вспомните, что мы виделись с вами
в последний раз
в Москве, на обеде
в честь Грановского, и что с тех
пор прошло двадцать четыре года… — начал было очень резонно (а стало быть, очень не
в высшем тоне) Степан Трофимович.
Тогда же и Кармазинов окончательно согласился прочесть «Merci» (а до тех
пор только томил и мямлил) и тем истребить даже самую идею еды
в умах нашей невоздержной публики.
Пора нам
в разные стороны!
— О, как несправедливо, как неверно, как обидно судили вы всегда об этом ангельском человеке! — вдруг, с неожиданным
порывом и чуть не со слезами, вскричала Юлия Михайловна, поднося платок к глазам. Петр Степанович
в первое мгновение даже осекся...
Отворились боковые двери Белой залы, до тех
пор запертые, и вдруг появилось несколько масок. Публика с жадностью их обступила. Весь буфет до последнего человека разом ввалился
в залу. Маски расположились танцевать. Мне удалось протесниться на первый план, и я пристроился как раз сзади Юлии Михайловны, фон Лембке и генерала. Тут подскочил к Юлии Михайловне пропадавший до сих
пор Петр Степанович.