Два вечера добивался я: чего недостает мне в моем углу? отчего так неловко было в нем оставаться? — и с недоумением осматривал я свои зеленые, закоптелые стены, потолок, завешанный паутиной, которую с большим успехом разводила Матрена, пересматривал всю свою мебель, осматривал каждый стул, думая,
не тут ли беда? (потому что коль у меня хоть один стул стоит не так, как вчера стоял, так я сам не свой) смотрел на окно, и все понапрасну… нисколько не было легче!
Неточные совпадения
Я даже вздумал было призвать Матрену и
тут же сделал ей отеческий выговор за паутину и вообще за неряшество; но она только посмотрела на меня в удивлении и пошла прочь,
не ответив ни слова, так что паутина еще до сих пор благополучно висит на месте.
Отворялось ли окно, по которому побарабанили сначала тоненькие, белые, как сахар, пальчики, и высовывалась головка хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками цветов, — мне тотчас же,
тут же представлялось, что эти цветы только так покупаются, то есть вовсе
не для того, чтоб наслаждаться весной и цветами в душной городской квартире, а что вот очень скоро все переедут на дачу и цветы с собою увезут.
— Вот видите, зачем же вы тогда отогнали меня? Если б я был
тут, ничего бы
не случилось…
— Оставьте, довольно,
не говорите… — сказала девушка, потупившись и сжав мою руку. — Я сама виновата, что заговорила об этом; но я рада, что
не ошиблась в вас… но вот уже я дома; мне нужно сюда в переулок;
тут два шага… Прощайте, благодарю вас…
Отчего уходящий приятель хохочет, выйдя за дверь,
тут же дает самому себе слово никогда
не приходить к этому чудаку, хотя этот чудак, в сущности, и превосходнейший малый, и в то же время никак
не может отказать своему воображению в маленькой прихоти: сравнить, хоть отдаленным образом, физиономию своего недавнего собеседника во все время свидания с видом того несчастного котеночка, которого измяли, застращали и всячески обидели дети, вероломно захватив его в плен, сконфузили в прах, который забился наконец от них под стул, в темноту, и там целый час на досуге принужден ощетиниваться, отфыркиваться и мыть свое обиженное рыльце обеими лапами и долго еще после того враждебно взирать на природу и жизнь и даже на подачку с господского обеда, припасенную для него сострадательною ключницею?
О, согласитесь, Настенька, что вспорхнешься, смутишься и покраснеешь, как школьник, только что запихавший в карман украденное из соседнего сада яблоко, когда какой-нибудь длинный, здоровый парень, весельчак и балагур, ваш незваный приятель, отворит вашу дверь и крикнет, как будто ничего
не бывало: «А я, брат, сию минуту из Павловска!» Боже мой! старый граф умер, настает неизреченное счастие, — а
тут люди приезжают из Павловска!
Только бабушка подозвала меня к себе в одно утро и сказала, что так как она слепа, то за мной
не усмотрит, взяла булавку и пришпилила мое платье к своему, да
тут и сказала, что так мы будем всю жизнь сидеть, если, разумеется, я
не сделаюсь лучше.
А бабушке все бы в старину! И моложе-то она была в старину, и солнце-то было в старину теплее, и сливки в старину
не так скоро кисли, — все в старину! Вот я сижу и молчу, а про себя думаю: что же это бабушка сама меня надоумливает, спрашивает, хорош ли, молод ли жилец? Да только так, только подумала, и
тут же стала опять петли считать, чулок вязать, а потом совсем позабыла.
— Вальтера Скотта романы! А полно, нет ли
тут каких-нибудь шашней? Посмотри-ка,
не положил ли он в них какой-нибудь любовной записочки?
Я думала, что после этого он все будет заходить чаще и чаще, —
не тут-то было.
Извините, что я…» Впрочем, нет,
не нужно никаких извинений!
Тут самый факт все оправдывает, пишите просто...
Тут она так сжала мою руку, что я чуть
не закричал. Она засмеялась.
— Настенька! — закричал я наконец,
не будучи в силах преодолеть свое волнение. — Настенька! вы терзаете меня! Вы язвите сердце мое, вы убиваете меня, Настенька! Я
не могу молчать! Я должен наконец говорить, высказать, что2 у меня накипело
тут в сердце…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что
тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего
не понимаю: к чему же
тут соленые огурцы и икра?
Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька — ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них!
не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади
тут славные — так бы закатили!..
Хлестаков. Да зачем же?.. А впрочем,
тут и чернила, только бумаги —
не знаю… Разве на этом счете?
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого еще далека песня.
Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще
не генералы.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже
не помню. И всё случаем: я
не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И
тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.