Неточные совпадения
Само собою разумеется, что подобные возгласы по поводу Торцова о том, что
человека благородит, не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти в благородное негодование и воскликнуть в свою очередь о Любиме Торцове...
Этой противоположности в
самых основных воззрениях на литературную деятельность Островского было бы уже достаточно для того, чтобы сбить с толку простодушных
людей, которые бы вздумали довериться критике в суждениях об Островском.
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше, чем
самая мысль, чувство и свободная воля
человека».
Но
человек с более живой восприимчивостью, «художническая натура», сильно поражается
самым первым фактом известного рода, представившимся ему в окружающей действительности.
Иногда даже эти
самые образы наводят рассуждающего
человека на составление правильных понятий о некоторых из явлений действительной жизни.
Деятельность общественная мало затронута в комедиях Островского, и это, без сомнения, потому, что
сама гражданская жизнь наша, изобилующая формальностями всякого рода, почти не представляет примеров настоящей деятельности, в которой свободно и широко мог бы выразиться
человек.
Нечего винить этих
людей, хотя и не мешает остерегаться их: они
сами не ведают, что творят.
Но жена и без плетки видит необходимость лицемерить перед мужем: она с притворной нежностью целует его, ласкается к нему, отпрашивается у него и у матушки к вечерне да ко всенощной, хотя и
сама обнаруживает некоторую претензию на самодурство и говорит, что «не родился тот
человек на свет, чтобы ее молчать заставил».
Тут все в войне: жена с мужем — за его самовольство, муж с женой — за ее непослушание или неугождение; родители с детьми — за то, что дети хотят жить своим умом; дети с родителями — за то, что им не дают жить своим умом; хозяева с приказчиками, начальники с подчиненными воюют за то, что одни хотят все подавить своим самодурством, а другие не находят простора для
самых законных своих стремлений; деловые
люди воюют из-за того, чтобы другой не перебил у них барышей их деятельности, всегда рассчитанной на эксплуатацию других; праздные шатуны бьются, чтобы не ускользнули от них те
люди, трудами которых они задаром кормятся, щеголяют и богатеют.
И не рождается ли он
сам собою у всякого
человека, поставленного в затруднительное положение выбирать между победою и поражением?
По крайней мере видно, что уже и в это время автор был поражен тем неприязненным и мрачным характером, каким у нас большею частию отличаются отношения
самых близких между собою
людей.
Он чувствует себя в положении
человека, успевшего толкнуть своего тюремщика за ту дверь, из-за которой
сам успел выскочить.
Человек, потерпевший от собственного злостного банкротства, не находит в этом обстоятельстве другого нравственного урока, кроме сентенции, что «не нужно гнаться за большим, чтобы своего не потерять!» И через минуту к этой сентенции он прибавляет сожаление, что не умел ловко обделать дельце, приводит пословицу: «
Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет».
Мы уже имели случай заметить, что одна из отличительных черт таланта Островского состоит в уменье заглянуть в
самую глубь души
человека и подметить не только образ его мыслей и поведения, но
самый процесс его мышления,
самое зарождение его желаний.
Но эта
самая гадость и пошлость, представленная следствием неразвитости натуры, указывает нам необходимость правильного, свободного развития и восстановляет пред нами достоинство человеческой природы, убеждая нас, что низости и преступления не лежат в природе
человека и не могут быть уделом естественного развития.
Люди, как мы видели, показаны нам в комедии с человеческой, а не с юридической стороны, и потому впечатление
самых их преступлений смягчается для нас.
Но автор комедии вводит нас в
самый домашний быт этих
людей, раскрывает перед нами их душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё
люди очень обыкновенные, как все
люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур, по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит жизнь
людей, обвиняемых нами.
Но беда в том, что под влиянием самодурства
самые честные
люди мельчают и истомляются в рабской бездеятельности, а делом занимаются только
люди, в которых собственно человечные стороны характера наименее развиты.
Но чтобы выйти из подобной борьбы непобежденным, — для этого мало и всех исчисленных нами достоинств: нужно еще иметь железное здоровье и — главное — вполне обеспеченное состояние, а между тем, по устройству «темного царства», — все его зло, вся его ложь тяготеет страданиями и лишениями именно только над теми, которые слабы, изнурены и не обеспечены в жизни; для
людей же сильных и богатых — та же
самая ложь служит к услаждению жизни.
Он видит перед собой своего хозяина-самодура, который ничего не делает, пьет, ест и прохлаждается в свое удовольствие, ни от кого ругательств не слышит, а, напротив,
сам всех ругает невозбранно, — и в этом гаденьком лице он видит идеал счастия и высоты, достижимых для
человека.
Она возвращается домой; отец ругает и хочет запереть ее на замок, чтоб света божьего не видела и его перед
людьми не срамила; но ее решается взять за себя молодой купчик, который давно в нее влюблен и которого
сама она любила до встречи с Вихоревым.
«У него такой отличный характер, что он вынесет безропотно всякое оскорбление, будет любить
самого недостойного
человека», — вот похвала, выше которой самодур ничего не знает.
Надо было ей
самой — и жизнь раскрывать, и
людей показывать, и приучать ее к самостоятельности мнений и поступков: девушка развитая и привыкшая к обществу — не поддалась бы пошлой Арине Федотовне и не пленилась бы пустоголовым Вихоревым.
И не хочет понять
самой простой истины: что не нужно усыплять в
человеке его внутренние силы и связывать ему руки и ноги, если хотят, чтоб он мог успешно бороться с своими врагами.
Он умел уберечь ее от всего, что дает
человеку средства беречь
самого себя, и оттого-то он так плохо уберег ее.
Под влиянием такого
человека и таких отношений развиваются кроткие натуры Любови Гордеевны и Мити, представляющие собою образец того, до чего может доходить обезличение и до какой совершенной неспособности и самобытной деятельности доводит угнетение даже
самую симпатичную, самоотверженную натуру.
Итак, это отчаянная, безумная вспышка, к каким бывают в некоторые мгновения способны
самые робкие
люди.
Он рад будет прогнать и погубить вас, но, зная, что с вами много хлопот,
сам постарается избежать новых столкновений и сделается даже очень уступчив: во-первых, у него нет внутренних сил для равной борьбы начистоту, во-вторых, он вообще не привык к какой бы то ни было последовательной и продолжительной работе, а бороться с
человеком, который смело и неотступно пристает к вам, — это тоже работа немалая…
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого идет вся, эта история и который
сам, по его же выражению, «как угорелый ходит по земле» и только сокрушается о том» что у них в доме «все не так, как у
людей» и что его «уродом сделали, а не
человеком».
И Андрей Титыч ничего хорошенько не может возразить против нее: он уже доведен отцовским обращением до того, что
сам считает себя «просто пропащим
человеком».
А отчего же Андрей Титыч, коли уж он действительно
человек не глупый, не решается в
самом деле удовлетворить своей страсти к ученью, употребивши даже в этом случае некоторое самовольство?
Как-таки предположить в
людях совершенное уничтожение любви к
самому себе, к своему благосостоянию?
Человеку с малых лет внушают, что он
сам по себе — ничто, что он есть некоторым образом только орудие чьей-то чужой воли и что вследствие того он должен не рассуждать, а только слушаться, слушаться и покоряться.
По общей логике следовало бы, если уж
человек ставит какие-нибудь правила и требования, хотя бы и произвольные, — то он должен и
сам их уважать в данных случаях и отношениях, наравне с другими.
Некоторые утверждали, что здесь заключается показание того, как благодетелен для народа колокольный звон и как
человека в
самые трудные минуты спасают набожные привычки, с детства усвоенные.
Разумеется, — это уж
само по себе необходимо, чтоб пьяница проспался и чтоб
человек, допившийся до чертиков, перегодил немножечко, отдохнул и собрался с силами.
Авдотья Максимовна, в пору зрелости оставшаяся ребенком в своем развитии, не умеющая понимать — ни себя
самое, ни свое положение, ни окружающих
людей, увлекается наущениями Арины Федотовны и пленяется Вихоревым…
Все остальное кажется ей созданным на ее службу, как злак полевой существует не
сам по себе, а собственно на службу
человекам…
Все это
самими самодурами очень успешно и выполняется над всеми
людьми, родящимися в пределах их влияния.
От него ведь дается право и способы к деятельности; без него остальные
люди ничтожны, как говорит Юсов в «Доходном месте»: «Обратили на тебя внимание, ну, ты и
человек, дышишь; а не обратили, — что ты?» Так, стало быть, о бездеятельности
самих самодуров и говорить нечего.
В первой статье о «темном царстве» мы старались показать, каким образом
самые тяжкие преступления совершаются в нем и
самые бесчеловечные отношения устанавливаются между
людьми — без особенной злобы и ехидства, а просто по тупоумию и закоснелости в данных понятиях, крайне ограниченных и смутных.
Не мудрено в нем такое воззрение, потому что он
сам «года два был на побегушках, разные комиссии исправлял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с похмелья, — и сидел-то не на стуле, а у окошка, на связке бумаг, и писал-то не из чернильницы, а из старой помадной банки, — и вот вышел в
люди», — и теперь признает, что «все это не от нас, свыше!..»
И он не по злобе и не по плутовству теснит образованных
людей, а у него уж в
самом деле такое убеждение сложилось, что от них вред для службы…
У него дяденька богатый-с, да и
сам он образованный
человек, везде может место иметь.
И вовсе не удивительно, если Юсов, узнав, что все ведомство Вышневского отдано под суд, выражает искреннее убеждение, что это «по грехам нашим — наказание за гордость…» Вышневский то же
самое объясняет, только несколько рациональнее: «Моя быстрая карьера, — говорит, — и заметное обогащение — вооружили против меня сильных
людей…» И, сходясь в этом объяснении, оба администратора остаются затем совершенно спокойны совестию относительно законности своих действий…