Неточные совпадения
Сам автор постоянно оставался в стороне,
до самого последнего времени, когда «Отечествен. записки» объявили,
что Островский вместе с г. Григоровичем и г-жою Евгениею Тур — уже закончил свою поэтическую деятельность (см. «Отечествен. записки», 1859 г., № VI).
«Стало быть, была какая-нибудь причина?» Может быть, действительно Островский так часто изменяет свое направление,
что его характер
до сих пор еще не мог определиться?
Причина безалаберности, господствующей
до сих пор в суждениях об Островском, заключается именно в том,
что его хотели непременно сделать представителем известного рода убеждений, и затем карали за неверность этим убеждениям или возвышали за укрепление в них, и наоборот.
Тот же критик весьма остроумно сообразил,
что «в сценах «Праздничный сон
до обеда» осмеяно суеверие во сны»…
Все предыдущее изложение привело нас
до сих пор к признанию того,
что верность действительности, жизненная правда — постоянно соблюдаются в произведениях Островского и стоят на первом плане, впереди всяких задач и задних мыслей.
Для того чтобы сказать что-нибудь определенное о таланте Островского, нельзя, стало быть, ограничиться общим выводом,
что он верно изображает действительность; нужно еще показать, как обширна сфера, подлежащая его наблюдениям,
до какой степени важны те стороны фактов, которые его занимают, и как глубоко проникает он в них.
А
что касается
до потрафленья, так тут опять немного нужно соображенья: ври о своей покорности, благодарности, о счастии служить такому человеку, о своем ничтожестве перед ним! — больше ничего и не нужно для того, чтобы ублажить глупого мужика деспотического характера.
Он сам замечает, например,
что Подхалюзин мошенник; но ему
до этого дела нет, потому
что Подхалюзин его приказчик и об его пользе старается.
Стоя в стороне от практической сферы, додумались они
до прекрасных вещей; но зато так и остались негодными для настоящего дела и оказались совершенно ничтожными, когда пришлось им столкнуться кое с
чем и с кое кем в «темном царстве».
Что же касается
до тех из обитателей «темного царства», которые имели силу и привычку к делу, так они все с самого первого шага вступали на такую дорожку, которая никак уж не могла привести к чистым нравственным убеждениям.
В «темном царстве», рассматриваемом нами, ненормальность общественных отношений доходит
до высших своих пределов, и потому очень понятно,
что его обитатели теряют решительно всякий смысл в нравственных вопросах.
Но если мы вздумаем сравнивать Лира с Большовым, то найдем,
что один из них с ног
до головы король британский, а другой — русский купец; в одном все грандиозно и роскошно, в другом все хило, мелко, все рассчитано на медные деньги.
Смотря на него, мы сначала чувствуем ненависть к этому беспутному деспоту; но, следя за развитием драмы, все более примиряемся с ним как с человеком и оканчиваем тем,
что исполняемся негодованием и жгучею злобой уже не к нему, а за него и за целый мир — к тому дикому, нечеловеческому положению, которое может доводить
до такого беспутства даже людей, подобных Лиру.
В одной из критик уверяли,
что и Островский хотел своего Большова возвысить
до подобного же трагизма и, собственно, для этого вывел Самсона Силыча из ямы, в четвертом акте, и заставил его упрашивать дочь и зятя об уплате за него 25 копеек кредиторам.
Олимпиада Самсоновна говорит ему: «Я у вас, тятенька,
до двадцати лет жила, — свету не видала,
что же, мне прикажете отдать вам деньги, а самой опять в ситцевых платьях ходить?» Большов не находит ничего лучшего сказать на это, как только попрекнуть дочь и зятя невольным благодеянием, которое он им сделал, передавши в их руки свое имение.
А мораль, которую выводит для себя Большов из всей своей истории, — высший пункт,
до которого мог он подняться в своем нравственном развитии: «Не гонись за большим, будь доволен тем,
что есть; а за большим погонишься, и последнее отнимут!» Какую степень нравственного достоинства указывают нам эти слова!
Достижению постыдной цели не служат здесь лучшие способности ума и благороднейшие силы души в своем высшем развитии; напротив, вся пьеса ясно показывает,
что именно недостаток этого развития и доводит людей
до таких мерзостей.
И
до того заразителен этот нелепый порядок жизни «темного царства»,
что каждая, самая придавленная личность, как только освободится хоть немножко от чужого гнета, так и начинает сама стремиться угнетать других.
Что касается лично
до нас, то мы никому ничего не навязываем, мы даже не выражаем ни восторга, ни негодования, говоря о произведениях Островского.
Иногда художник может и вовсе не дойти
до смысла того,
что он сам же изображает, но критика и существует затем, чтобы разъяснить смысл, скрытый в созданиях художника, и, разбирая представленные поэтом изображения, она вовсе не уполномочена привязываться к теоретическим его воззрениям.
Но и тут критика должна быть очень осторожна в своих заключениях: если, например, автор награждает, в конце пьесы, негодяя или изображает благородного, но глупого человека, — от этого еще очень далеко
до заключения,
что он хочет оправдывать негодяев или считает всех благородных людей дураками.
Его обвинили чуть не в совершенном обскурантизме, и даже
до сих пор некоторые критики не хотят ему простить того,
что Русаков — необразованный, но все-таки добрый и честный человек.
Дошел он
до них грубо эмпирически, сопоставляя факты, но ничем их не осмысливая, потому
что мысль его связана в то же время самым упорным, фаталистическим понятием о судьбе, распоряжающейся человеческими делами.
В Авдотье Максимовне не развито настоящее понятие о том,
что хорошо и
что дурно, не развито уважение к побуждениям собственного сердца, а в то же время и понятие о нравственном долге развито лишь
до той степени, чтобы признать его, как внешнюю принудительную силу.
Бородкин ей нравился; но ей сказали,
что он мужик необразованный, и она теряется, не знает,
что думать, и доходит
до того,
что Бородкин становится ей противен.
В самом деле, — и «как ты смеешь?», и «я тебя растил и лелеял», и «ты дура», и «нет тебе моего благословения» — все это градом сыплется на бедную девушку и доводит ее
до того,
что даже в ее слабой и покорной душе вдруг подымается кроткий протест, выражающийся невольным, бессознательным переломом прежнего чувства: отцовский приказ идти за Бородкина возбудил в ней отвращение к нему.
Таким образом, мы можем повторить наше заключение: комедиею «Не в свои сани не садись» Островский намеренно, или ненамеренно, или даже против воли показал нам,
что пока существуют самодурные условия в самой основе жизни,
до тех пор самые добрые и благородные личности ничего хорошего не в состоянии сделать,
до тех пор благосостояние семейства и даже целого общества непрочно и ничем не обеспечено даже от самых пустых случайностей.
Но вот и сама Любовь Гордеевна приходит; у Мити расходилось сердце
до того,
что он предлагает Пелагее Егоровне снарядить дочку потеплее к вечеру, а он ее увезет к своей матушке, да там и повенчаются.
Только решитесь заранее,
что вы на полуслове не остановитесь и пойдете
до конца, хотя бы от того угрожала вам действительная опасность — потерять место или лишиться каких-нибудь милостей.
Пусть лучше не будет этих благородных, широких барских замашек, которыми восторгались старые,
до идиотства захолопевшие лакеи; но пусть будет свято и неприкосновенно то,
что мне принадлежит по праву; пусть у меня будет возможность всегда употреблять свободно и разумно мою мысль и волю, а не тогда, когда выйдет милостивое разрешение от какого-нибудь Гордея Карпыча Торцова…
Парню уж давно за двадцать, смыслом его природа не обидела: по фабрике отцовской он лучше всех дело понимает, вперед знает,
что требуется, кроме того и к наукам имеет наклонность, и искусства любит, «к скрипке оченно пристрастие имеет», словом сказать — парень совершеннолетний, добрый и неглупый; возрос он
до того,
что уж и жениться собирается…
И Андрей Титыч ничего хорошенько не может возразить против нее: он уже доведен отцовским обращением
до того,
что сам считает себя «просто пропащим человеком».
От этого совершенно понятно,
что здесь дети никогда не вырастают, а остаются детьми
до тех пор, пока механически не передвинутся на место отца.
Страшно, как подумаешь,
что ведь обитатели «темного царства», сколько мы знаем их по Островскому, все имеют такие самодурные наклонности, если сами не забиты
до совершенного отречения от своей личности…
А
до меня
что вам за дело!» Леонид обижен и спрашивает: «Зачем так говорить мне?» — «Затем,
что вы мальчик еще, — отвечает Надя и заключает: — уж уехали б вы куда-нибудь лучше!
Притом они оправдываются даже правилами политической экономии: у них есть капитал (откуда и как он добыт, —
до этого уж
что за дело!), и они по праву пользуются процентами…
Во всех
до сих пор рассмотренных нами комедиях Островского мы видели, как все обитатели его «темного царства» выражают полнейшее пренебрежение к женщине, которое тем более безнадежно,
что совершенно добродушно.
Видно,
что остатки воззрений Востока
до сих пор еще очень значительны здесь.
Ее отношения к дочери глубоко безнравственны: она каждую минуту пилит Машеньку и доводит ее
до страшного нервического раздражения,
до истерики, своими беспрерывными, жалобами и попреками: «Я тебя растила, я тебя холила, а ты вот
чем платишь!..
Но не можем не заметить,
что для нас это лицо изумительно по мастерству, с каким Островский умел в нем очертить приличного, не злого, не отвратительного, но с ног
до головы пошлого человека.
Есть еще в «Бедной невесте» одна девушка,
до такой степени симпатичная и высоконравственная,
что так бы за ней и бросился, так и не расстался бы с ней, нашедши ее.