Ни за какие деньги не изменил бы он тайне Мамона и
цесарского посла, но долг, великий, священный долг повелевал сорвать с нее печать, и он, с сокрушением сердца, отрывая часть своего тела, принес дань свою к одру Образца.
— Ты вовсе забыл меня, — говорил он своему другу, дворецкому, — где ж твое слово? где твой крест? Так-то платишь мне за услуги мои! Не я ли выручил твою голову в деле князя Лукомского?.. Сокруши мне лекаря, как хочешь… Я обещал
цесарскому послу… Я поклялся, что Обращихе не бывать замужем… Уж коли этого не сделаешь для меня, так я и на том свете не дам тебе отдыха.
Неточные совпадения
— Как же мне возможно ехать в
цесарскую землю? — молвил наконец князь Алексей Юрьич. — Без меня лысый черт всех русаков здесь затравит, а об красном звере лет пять
после того и помину не будет.
— Батька Иван, не вели ходить лекарю к моему детке. Помочил ему голову зельем, стал Каракаченька благим матом кричать, словно белены покушал. Татары, русские, все говорят: уморит лекарь. Уморит, и я за деткой.
Посол цесарский сказал, он много народу…
— Видит господь, — говорил всесветный переводчик или переводитель вестей, — только из горячей любви, из глубоковысочайшей преданности передаю вам великую тайну. Умоляю о скрытности. Если узнают
посол цесарский и Мамон, ходя, ощупывай то и дело голову.
Великий князь ласково кивнул
послу; и дворяне
цесарские, один за другим, поднесли с коленопреклонением монисто и ожерелье золотые, пятнадцать московских локтей венедитского (венецианского) бархата «темносинь гладок» да сыну первородному великого князя платно «червленый бархат на золоте, с подкладкою синего чамлата».
— Господине, князь великий всея Руси,
посол цесарской бьет тебе челом с поминками от своего господина.