Критик говорит свое мнение, нравится или не нравится ему вещь; и так как предполагается, что он не пустозвон, а человек рассудительный, то он и старается представить резоны, почему он считает одно хорошим, а другое дурным.
Неточные совпадения
А если он представляет дело верно, то каким бы тоном он ни
говорил, к каким бы выводам он ни приходил, от его
критики, как от всякого свободного и фактами подтверждаемого рассуждения, всегда будет более пользы, нежели вреда — для самого автора, если он хорош, и во всяком случае для литературы — даже если автор окажется и дурен.
Всякий
говорит, читая нашу громоносную
критику: «Вы предлагаете нам свою «бурю», уверяя, что в «Грозе» то, что есть, — лишнее, а чего нужно, того недостает.
Вот с какими мнениями столкнулся г. Павлов даже в почтенных представителях русской
критики, не
говоря уже о тех, которые благомыслящими людьми обвиняются в презрении к науке и в отрицании всего высокого!
Мы не станем теперь повторять того, о чем
говорили подробно в наших первых статьях; но кстати заметим здесь странное недоумение, происшедшее относительно наших статей у одного из
критиков «Грозы» — г. Аполлона Григорьева.
Известно, что в тех комедиях раскольник всегда выставлялся каким-то диким и бессмысленным чудовищем, и таким образом комедия
говорила: «Смотрите, вот они каковы; можно ли доверяться их учению и соглашаться на их требования?» Так точно и «Горькая судьбина», рисуя нам Анания Яковлева,
говорит: «Вот каков русский человек, когда он почувствует немножко свое личное достоинство и вследствие того расходится!» И
критики, признающие за «Горькой судьбиной» общее значение и видящие в Анании тип, делаются соучастниками этой клеветы, конечно ненамеренной со стороны автора.
Затем, предлагая программу своих воззрений на Островского,
критик говорит, в чем, по его мнению, выражалась самобытность таланта, которую он находит в Островском, — и вот его определения.
Неточные совпадения
— В нашей воле дать политику парламентариев в форме объективного рассказа или под соусом
критики. Соус, конечно, будет политикой. Мораль — тоже. Но о том, что литераторы бьют друг друга, травят кошек собаками, тоже можно
говорить без морали. Предоставим читателю забавляться ею.
Сартр в своих статьях о литературе иногда
говорит то, что в России в 60-е годы
говорили русские
критики Чернышевский, Добролюбов, Писарев, но выражает это в более утонченной форме.
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках
говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты на меня с такою
критикой в лице смотришь?
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там,
говорит, в отделение
критики, но с благородством направления. Что ж, может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера! Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на тебя, вот что. Какой там был Карл Бернар?
Я
говорил уже, что читал «
Критику чистого разума» Канта и «Философию духа» Гегеля, когда мне было четырнадцать лет.