Неточные совпадения
—
Я был
бы последний дурак, —
сказал я. — Надо
мной издевались, над пьяным, напоили
меня.
Черт побери! —
сказал я наконец, стараясь во что
бы то ни стало овладеть собой, и встал, жаждя вызвать в душе солидную твердость.
— Если хочешь знать. Даже
скажу больше, — не будь
я так хорошо вышколена и выветрена, в складках сердца где-нибудь мог
бы завестись этот самый микроб, — страстишка. Но бедняга слишком… последнее перевешивает. Втюриться совершенно невыгодно.
Надо
сказать, что заговоры вообще
я считал самым нормальным явлением и был
бы очень неприятно задет отсутствием их в таком месте, где обо всем надо догадываться;
я испытывал огромное удовольствие, — более, — глубокое интимное наслаждение, но оно, благодаря крайне напряженному сцеплению обстоятельств, втянувших
меня сюда, давало себя знать, кроме быстрого вращения мыслей, еще дрожью рук и колен; даже когда
я открывал, а потом закрывал рот, зубы мои лязгали, как медные деньги.
Здесь
мной овладело, так
сказать, равновесие намерения, потому что ни в одной из предстоящих сторон или крыльев поперечного прохода не было ничего отличающего их одну от другой, ничего, что могло
бы обусловить выбор, — они были во всем и совершенно равны.
— В том, что неосязаемо, —
сказал Ганувер, продолжая о неизвестном. —
Я как
бы нахожусь среди множества незримых присутствий. — У него был усталый грудной голос, вызывающий внимание и симпатию. — Но у
меня словно завязаны глаза, и
я пожимаю, — беспрерывно жму множество рук, — до утомления жму, уже перестав различать, жестка или мягка, горяча или холодна рука, к которой
я прикасаюсь; между тем
я должен остановиться на одной и боюсь, что не угадаю ее.
Жуя,
я не переставал обдумывать одну штуку, которую не решался
сказать, но
сказать очень хотел и, может быть, не
сказал бы, но Дюрок заметил мой упорный взгляд.
Теперь
я ответил
бы, что опасность была необходима для душевного моего спокойствия. «Пылающий мозг и холодная рука» — как поется в песне о Пелегрине.
Я сказал бы еще, что от всех этих слов и недомолвок, приготовлений, переодеваний и золотых цепей веет опасностью точно так же, как от молока — скукой, от книги — молчанием, от птицы — полетом, но тогда все неясное было
мне ясно без доказательств.
— «
Я судил не по ней, —
сказал Дюрок, —
я, может быть, ошибся
бы сам, но психический аромат Томсона и Галуэя довольно ясен».
—
Я мог
бы ответить вам на все или почти на все ваши вопросы, но теперь не
скажу ничего.
Я вас спрашиваю только: дома Молли Варрен?
Я подумал, что у него сделались в глазах темные круги от слепого блеска белой гальки; он медленно улыбнулся, не открывая глаз, потом остановился вторично с немного приподнятой рукой.
Я не знал, что он думает. Его глаза внезапно открылись, он увидел
меня, но продолжал смотреть очень рассеянно, как
бы издалека; наконец, заметив, что
я удивлен, Дюрок повернулся и, ничего не
сказав, направился далее.
Это была девушка или девочка? —
я не смог
бы сказать сразу, но склонялся к тому, что девочка.
— Так, —
сказал он, смотря на
меня с проступающей понемногу улыбкой. — Уже подслушал! Ты думаешь,
я не вижу, что ямы твоих сапогов идут прямехонько от окна? Эх, Санди, капитан Санди, тебя нужно
бы прозвать не «
Я все знаю», а «
Я все слышу!».
— Если сцена, —
сказал он, входя, — то надо закрывать дверь. Кое-что
я слышал. Мамаша Арколь, будьте добры дать немного толченого перцу для рагу. Рагу должно быть с перцем. Будь у
меня две руки, — продолжал он в том же спокойном деловом темпе, —
я не посмотрел
бы на тебя, Лемарен, и вбил
бы тебе этот перец в рот. Разве так обращаются с девушкой?
Я думал также: как просто, как великодушно по отношению ко
мне было
бы Попу, — еще днем, когда мы ели и пили, —
сказать: «Санди, вот какое у нас дело…» — и ясным языком дружеского доверия посвятить
меня в рыцари запутанных тайн. Осторожность, недолгое знакомство и все прочее, что могло Попу мешать,
я отбрасывал, даже не трудясь думать об этом, — так
я доверял сам себе.
Это была фея, клянусь честью! — «Послушайте, —
сказал я, — кто вы?…» Катер обогнул кусты и предстал перед ее — не то чтобы недовольным, но
я сказал бы, — не желающим чего-то лицом.
— Если
бы я мог, — ответил в бешенстве Галуэй, — если
бы я мог передать вам свое полнейшее равнодушие к мнению обо
мне всех вас, — так как оно есть в действительности, чтобы вы поняли его и остолбенели, —
я не колеблясь
сказал бы: «Пирог» и ушел с вашим чеком, смеясь в глаза. Но
я сбит. Вы можете
мне не поверить.
— Ты много искал, сравнивал? У тебя большой опыт? — спросил Дюрок, хватая
меня за ухо и усаживая. — Молчи. Учись, войдя в дом, хотя
бы и после пяти лет,
сказать несколько незначительных фраз, ходящих вокруг и около з н а ч и т е л ь н о г о, а потому как
бы значительных.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам
скажи, что
я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни
бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Хлестаков.
Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню.
Скажите, пожалуйста,
мне кажется, как будто
бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь
скажете? Теперь
я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так
бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий. Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было?
Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это?
Я, показавши это на тебя, мог
бы тебя также спровадить в Сибирь. Что
скажешь? а?
Городничий. Да
я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками,
я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который
бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.