Неточные совпадения
Я с грустью перечитывал эти слова. Мне было шестнадцать лет, но я уже знал, как больно жалит пчела — Грусть. Надпись в особенности терзала
тем, что недавно парни с «Мелузины», напоив меня особым коктейлем, испортили мне кожу на правой
руке, выколов татуировку в виде трех слов: «Я все знаю». Они высмеяли меня за
то, что я читал книги, — прочел много книг и мог ответить на такие вопросы, какие им никогда не приходили в голову.
«Почему ему так повезло, — думал я, — почему?…» Здесь, держа
руку в кармане, я нащупал бумажку и, рассмотрев ее, увидел, что эта бумажка представляет точный счет моего отношения к шкиперу, — с 17 октября, когда я поступил на «Эспаньолу» — по 17 ноября,
то есть по вчерашний день.
В этой же левой
руке его дымилась особенная плоская папироса с золотом на
том конце, который кладут в рот, и ее дым, задевая мое лицо, пахнул, как хорошая помада.
Он встал. Стоя, он выпил еще один стакан, потом, поправив и застегнув плащ, шагнул в
тьму. Тотчас пришел Эстамп, сел на покинутый Дюроком стул и, потирая закоченевшие
руки, сказал...
— В самом деле, есть у него на
руке эти слова, — сказал
Том, — покажи
руку, Санди, что там, ведь с тобой просто шутили.
С неистовым восторгом повел я обеими
руками тяжелый вырез стены на прежнее место, но он пошел, как на роликах, и так как он был размером точно в разрез коридора,
то не осталось никакой щели.
Спасение было в
том, что я держал левую
руку в кармане куртки, вертя пальцами горсть монет.
Немедленно меня качнуло, клетка с диванчиком поехала вправо так быстро, что мгновенно скрылся коридор и начали мелькать простенки,
то запирая меня,
то открывая иные проходы, мимо которых я стал кружиться безостановочно, ухватясь за диван
руками и тупо смотря перед собой на смену препятствий и перспектив.
— В
том, что неосязаемо, — сказал Ганувер, продолжая о неизвестном. — Я как бы нахожусь среди множества незримых присутствий. — У него был усталый грудной голос, вызывающий внимание и симпатию. — Но у меня словно завязаны глаза, и я пожимаю, — беспрерывно жму множество
рук, — до утомления жму, уже перестав различать, жестка или мягка, горяча или холодна
рука, к которой я прикасаюсь; между
тем я должен остановиться на одной и боюсь, что не угадаю ее.
Как только она это сказала — мое тройное ощущение за себя и других кончилось. Теперь я видел и понимал только
то, что видел и слышал. Ганувер, взяв
руку женщины, медленно всматривался в ее лицо, как ради опыта читаем мы на расстоянии печатный лист — угадывая, местами прочтя или пропуская слова, с
тем, что, связав угаданное, поставим
тем самым в линию смысла и
то, что не разобрали. Потом он нагнулся и поцеловал
руку — без особого увлечения, но очень серьезно, сказав...
— Нет, вдвоем, — сказал Ганувер, помолчав. — Мы распиливали ее на куски по мере
того, как вытягивали, обыкновенной ручной пилой. Да,
руки долго болели. Затем переносили в ведрах, сверху присыпав ракушками. Длилось это пять ночей, и я не спал эти пять ночей, пока не разыскал человека настолько богатого и надежного, чтобы взять весь золотой груз в заклад, не проболтавшись при этом. Я хотел сохранить ее. Моя… Мой компаньон по перетаскиванию танцевал ночью, на берегу, при лунном…
— Я вам скажу, — проговорил я, — они женятся! Я видел!
Та молодая женщина и ваш хозяин. Он был подвыпивши. Ей-богу! Поцеловал
руку. Честь честью! Золотая цепь лежит там, за стеной, сорок поворотов через сорок проходов. Я видел. Я попал в шкап и теперь судите, как хотите, но вам, Дюрок, я буду верен, и баста!
— Ну, вот видите! — сказал Поп Дюроку. — Человек с отчаяния способен на все. Как раз третьего дня он сказал при мне этой самой Дигэ: «Если все пойдет в
том порядке, как идет сейчас, я буду вас просить сыграть самую эффектную роль». Ясно, о чем речь. Все глаза будут обращены на нее, и она своей автоматической, узкой
рукой соединит ток.
При мысли, что Дюрок прикладывает
руку к ее груди, у меня самого сильно забилось сердце. Вся история, отдельные черты которой постепенно я узнавал, как бы складывалась на моих глазах из утреннего блеска и ночных тревог, без конца и начала, одной смутной сценой. Впоследствии я узнал женщин и уразумел, что девушка семнадцати лет так же хорошо разбирается в обстоятельствах, поступках людей, как лошадь в арифметике. Теперь же я думал, что если она так сильно противится и огорчена,
то, вероятно, права.
— Ответит этот господин, — сказал Варрен, указывая пальцем на Дюрока и растирая другой
рукой подбородок, после
того, как вдруг наступившее молчание стало невыносимо.
— Если сцена, — сказал он, входя, —
то надо закрывать дверь. Кое-что я слышал. Мамаша Арколь, будьте добры дать немного толченого перцу для рагу. Рагу должно быть с перцем. Будь у меня две
руки, — продолжал он в
том же спокойном деловом темпе, — я не посмотрел бы на тебя, Лемарен, и вбил бы тебе этот перец в рот. Разве так обращаются с девушкой?
Он проговорил это медленно, холодно, вертя в
руках шляпу и взглядывая
то на нее,
то на всех нас по очереди. Варрен и Босс молча смотрели на него.
— Ну, что же, Санди? — Дюрок положил мне на плечо
руку. — Решай! Нет ничего позорного в
том, чтобы подчиниться обстоятельствам, — нашим обстоятельствам. Теперь все зависит от тебя.
— Хватай ее! — крикнул Босс. В
тот же момент обе мои
руки были крепко схвачены сзади, выше локтя, и с силой отведены к спине, так что, рванувшись, я ничего не выиграл, а только повернул лицо назад, взглянуть на вцепившегося в меня Лемарена. Он обошел лесом и пересек путь. При этих движениях платок свалился с меня. Лемарен уже сказал: «Мо…», — но, увидев, кто я, был так поражен, так взбешен, что, тотчас отпустив мои
руки, замахнулся обоими кулаками.
Когда я вошел, Дюрок доканчивал свою речь. Не помню, что он сказал при мне. Затем он встал и в ответ многочисленным молчаливым кивкам Попа протянул ему
руку. Рукопожатие сопровождалось твердыми улыбками с
той и другой стороны.
Открыв глаза, я повернулся и сладко заложил
руки под щеку, намереваясь еще поспать. Меж
тем сознание тоже просыпалось, и, в
то время как тело молило о блаженстве покоя, я увидел в дремоте Молли, раскалывающую орехи. Вслед нагрянуло все; холодными струйками выбежал сон из членов моих, — и в оцепенении неожиданности, так как после провала воспоминание явилось в потрясающем темпе, я вскочил, сел, встревожился и протер глаза.
Еще в дверях, повернув голову, он сказал что-то шедшему с ним Дюроку и немедленно после
того стал говорить с Дигэ,
руку которой нес в сгибе локтя.
Я страшно обрадовался: вслед за
тем обернулся и Ганувер, взглянув один момент рассеянным взглядом, но тотчас узнал меня и тоже протянул
руку, весело потрепал мои волосы.
Сам себе не отдавая в
том отчета, я желал радости в сегодняшний вечер не потому только, что хотел счастливой встречи двух
рук, разделенных сложными обстоятельствами, — во мне подымалось требование торжества, намеченного человеческой волей и страстным желанием, таким красивым в этих необычайных условиях.
Я сказал: «Ничего не вышло», — и, должно быть, был уныл при этом, так как меня оставили, сунув в
руку еще цветок, который я машинально положил в
тот же карман, дав вдруг от большой злости клятву никогда не жениться.
— Ты сядешь рядом со мной, — сказал он, — поэтому сядь на
то место, которое будет от меня слева, — сказав это, он немедленно удалился, и в скором времени, когда большинство уселось, я занял кресло перед столом, имея по правую
руку Дюрока, а по левую — высокую, тощую, как жердь, даму лет сорока с лицом рыжего худого мужчины и такими длинными ногтями мизинцев, что, я думаю, она могла смело обходиться без вилки.
Когда я поравнялся с южным углом павильона,
то случайно взглянул туда и увидел среди кустов, у самой воды, прекрасную молодую девушку в шелковом белом платье, с голыми
руками и шеей, на которой сияло пламенное жемчужное ожерелье.
— Она была босиком, — это совершенно точное выражение, и туфли ее стояли рядом, а чулки висели на ветке, — ну право же, очень миленькие чулочки, — паутина и блеск. Фея держала ногу в воде, придерживаясь
руками за ствол орешника. Другая ее нога, — капитан метнул Дигэ покаянный взгляд, прервав сам себя, — прошу прощения, — другая ее нога была очень мала. Ну, разумеется,
та, что была в воде, не выросла за одну минуту…
Ганувер посмотрел в сторону. Тотчас подбежал слуга, которому было отдано короткое приказание. Не прошло минуты, как три удара в гонг связали шум, и стало если не совершенно тихо,
то довольно покойно, чтоб говорить. Ганувер хотел говорить, — я видел это по устремленным на него взглядам; он выпрямился, положив
руки на стол ладонями вниз, и приказал оркестру молчать.
— Что это… — Но его голос оборвался. — Ну, хорошо, — продолжал он, — сейчас не могу я благодарить. Вы понимаете. Оглянитесь, Молли, — заговорил он, ведя
рукой вокруг, — вот все
то, как вы строили на берегу моря, как это нам представлялось тогда. Узнаете ли вы теперь?
Он отступил, пропустив Дрека. Дрек помахал браслетами, ловко поймав отбивающуюся женскую
руку; запор звякнул, и обе
руки Дигэ, бессильно рванувшись, отразили в ее лице злое мучение. В
тот же момент был пойман лакеями пытавшийся увернуться Томсон и выхвачен револьвер у Галуэя. Дрек заковал всех.
Тогда меня коснулась
рука, я поднял голову и с горьким стыдом увидел
ту веселую молодую женщину, от которой взял розу. Она смотрела на меня внимательно с улыбкой и интересом.
После
того, как Орсуна утром на другой день после
тех событий увез меня из «Золотой цепи» в Сан-Риоль, я еще не бывал в Лиссе — жил полным пансионером, и за меня платила невидимая
рука.