Неточные совпадения
Между тем на ней
были (
мысль невольно соединяет власть с пышностью) простая батистовая шляпа, такая же блуза с матросским воротником и шелковая синяя юбка.
Но печальнее этих
мыслей — печальных потому, что они
были болезненны, как старая рана в непогоду, — явилось воспоминание многих подобных случаев, о которых следовало сказать, что их по-настоящему не
было.
Едва я закрепил некоторое решение, вызванное таким оборотом
мыслей, как прозвонил телефон, и, отогнав полусон, я стал слушать. Это
был Филатр. Он задал мне несколько вопросов относительно моего состояния. Он приглашал также встретиться завтра у Стерса, и я обещал.
Я
был закружен в мгновенно обессилевших
мыслях.
Убедившись, что имею дело с действительностью, я отошел и сел на чугунный столб собрать
мысли. Они развертывались в такой связи между собой, что требовался более мощный пресс воли, чем тогда мой, чтобы охватить их все — одной, главной
мыслью; ее не
было. Я смотрел в тьму, в ее глубокие синие пятна, где мерцали отражения огней рейда. Я ничего не решал, но знал, что сделаю, и мне это казалось совершенно естественным. Я
был уверен в неопределенном и точен среди неизвестности.
Ряд никогда не испытанных состояний, из которых я не выбрал бы ни одного, отмечался в
мыслях моих редкими сочетаниями слов, подобных разговору во сне, и
был не властен прогнать их.
Ночь прошла скверно. Я видел сны, много тяжелых и затейливых снов. Меня мучила жажда. Я просыпался,
пил воду и засыпал снова, преследуемый нашествием
мыслей, утомительных, как неправильная задача с ускользнувшей ошибкой. Это
были расчеты чувств между собой после события, расстроившего их естественное течение.
У Брауна мелькнуло в глазах неизвестное мне соображение. Он сделал по карандашу три задумчивых скольжения, как бы сосчитывая главные свои
мысли, и дернул бровью так, что не
было сомнения в его замешательстве. Наконец, приняв прежний вид, он посвятил меня в
суть дела.
— У меня два строя
мыслей теперь, — ответил я. — Их можно сравнить с положением человека, которому вручена шкатулка с условием: отомкнуть ее по приезде на место.
Мысли о том, что может
быть в шкатулке, — это один строй. А второй — обычное чувство путешественника, озабоченного вдобавок душевным скрипом отношений к тем, с кем придется жить.
Главной моей заботой
было теперь, чтобы Синкрайт не заметил, куда я смотрю. Узнав девушку, я тотчас опустил взгляд, продолжая видеть портрет среди меридианов и параллелей, и перестал понимать слова штурмана. Соединить
мысли с
мыслями Синкрайта хотя бы мгновением на этом портрете — казалось мне нестерпимо.
— Детей?! — сказал Бутлер, делая круглые глаза. Он
был невероятно изумлен.
Мысль иметь детей Гезу крайне поразила Бутлера. — Да он никогда не
был женат. Что это вам пришло в голову?
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал, что Гез сохранит в распутстве своем по крайней мере возможную элегантность, — так я думал по некоторым его личным чертам; но поведение Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня
мысль, что, выходя на палубу днем, я рисковал, против воли,
быть втянутым в удалую компанию. Мне оставались — раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Главное же, я знал и
был совершенно убежден в том, что встречу Биче Сениэль, девушку, память о которой лежала во мне все эти дни светлым и неясным движением
мыслей.
Она
была во мне, и вместе с тем должно
было пройти таинственное действие времени, чтобы внезапное стало доступно работе
мысли.
Во время этого столкновения, которое
было улажено неизвестно как, я продолжал сидеть у покинутого стола. Ушли — вмешаться в происшествие или развлечься им — почти все; остались — я, хмельное зеленое домино, локоть которого неизменно срывался, как только он пытался его поставить на край стола, да словоохотливый и методический собеседник. Происшествие с автомобилем изменило направление его
мыслей.
Однако Грас Паран, выждав время, начал жестокую борьбу, поставив задачей жизни — убрать памятник; и достиг того, что среди огромного числа родственников, зависящих от него людей и людей подкупленных
был поднят вопрос о безнравственности памятника, чем привлек на свою сторону людей, бессознательность которых ноет от старых уколов, от мелких и больших обид, от злобы, ищущей лишь повода, — людей с темными, сырыми ходами души, чья внутренняя жизнь скрыта и обнаруживается иногда непонятным поступком, в основе которого, однако, лежит мировоззрение, мстящее другому мировоззрению — без ясной
мысли о том, что оно делает.
Он не преследовал меня в том смысле, что я должна
была бы прибегнуть к защите, лишь писал длинные письма, и в последних письмах его (я все читала) прямо
было сказано, что он удерживает корабль по навязчивой
мысли и предчувствию.
Ложась, я знал, что усну крепко, но встать хотел рано, и это желание — рано встать — бессознательно разбудило меня. Когда я открыл глаза, память
была пуста, как после обморока. Я не мог поймать ни одной
мысли до тех пор, пока не увидел выпяченную нижнюю губу спящего Кука. Тогда смутное прояснилось, и, мгновенно восстановив события, я взял со стула часы. На мое счастье,
было всего половина десятого утра.
Пока происходили эти объяснения, я
был так оглушен, сбит и противоречив в
мыслях, что, хотя избегал подолгу смотреть на Биче, все же еще раз спросил ее взглядом, незаметно для других, и тотчас же ее взгляд мне точно сказал: «Нет».
Этого
было довольно, чтобы я испытал обманный толчок
мыслей, как бы бросивших вдруг свет на события утра, и второй, вслед за этим, более вразумительный, то
есть — сознание, что желание Бутлера скрыть тайный провоз яда ничего не объясняет в смысле убийства и ничем не спасает Биче.
Мне пришлось ждать почти час. Непрестанно оглядываясь или выходя из экипажа на тротуар, я
был занят лишь одной навязчивой
мыслью: «Ее еще нет». Ожидание утомило меня более, чем что-либо другое в этой мрачной истории. Наконец я увидел Биче. Она поспешно шла и, заметив меня, обрадованно кивнула. Я помог ей усесться и спросил, желает ли Биче ехать домой одна.
Мне не дает покоя
мысль, что их, может
быть, грызут черви.
— Как — один?! — сказал я, забывшись. Вдруг вся кровь хлынула к сердцу. Я вспомнил, что сказала мне Фрези Грант. Но
было уже поздно. Биче смотрела на меня с тягостным, суровым неудовольствием. Момент молчания предал меня. Я не сумел ни поправиться, ни твердостью взгляда отвести тайную
мысль Биче, и это передалось ей.
Но первый мой взгляд, первая слетевшая через всю толпу
мысль —
была: Фрези Грант.
Мысль этого момента напоминала свистнувший мимо уха камень: так все стало мне ясно, без точек и запятых. Я успел кинуться к памятнику и, разбросав цветы, взобраться по выступам цоколя на высоту, где моя голова
была выше колен «Бегущей». Внизу сбилась дико загремевшая толпа, я увидел направленные на меня револьверы и пустоту огромного ящика, верх которого приходился теперь на уровне моих глаз.
Я проснулся один, в десять часов утра. Кука не
было. Его постель стояла нетронутой. Следовательно, он не ночевал, и, так как
был только рад случайному одиночеству, я более не тревожил себя
мыслями о его судьбе.
— Я вас люблю, Гарвей, — сказала она серьезно и кротко. — Вы
будете мне как брат, а я — ваша сестра. О, как я вас хотела видеть! Я многого не договорила. Вы видели Фрези Грант?! Вы боялись мне сказать это?! С вами это случилось? Представьте, как я
была поражена и восхищена! Дух мой захватывало при
мысли, что моя догадка верна. Теперь признайтесь, что — так!
Неточные совпадения
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил
мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел
было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные
мысли внушаются юношеству.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много
есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в
мыслях. Все это, что
было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Григорий шел задумчиво // Сперва большой дорогою // (Старинная: с высокими // Курчавыми березами, // Прямая, как стрела). // Ему то
было весело, // То грустно. Возбужденная // Вахлацкою пирушкою, // В нем сильно
мысль работала // И в песне излилась:
В минуты, когда
мысль их обращается на их состояние, какому аду должно
быть в душах и мужа и жены!