Неточные совпадения
Это
была целая орава «
мыслей» князя, которые он готовился подать в комитет акционеров.
Мысль, что Версилов даже и это пренебрег мне сообщить, чрезвычайно поразила меня. «Стало
быть, не сказал и матери, может, никому, — представилось мне тотчас же, — вот характер!»
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист: что, дескать,
едим, об чем
мыслим? — то
есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как же ты не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за
мысль! (франц.)] Если и правильно, то не слишком ли строго? Особенно меня любил Страшным судом пугать, меня из всех.
Вот как бы я перевел тогдашние
мысли и радость мою, и многое из того, что я чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном, вышло легкомысленнее: на деле я
был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее, чем в словах и делах моих; дай-то Бог!
Шаг
был бессмысленный, детская игра, я согласен, но он все-таки совпадал с моею
мыслью и не мог не взволновать меня чрезвычайно глубоко…
— Я не понимаю, как можно,
будучи под влиянием какой-нибудь господствующей
мысли, которой подчиняются ваш ум и сердце вполне, жить еще чем-нибудь, что вне этой
мысли?
Я выпалил все это нервно и злобно, порвав все веревки. Я знал, что лечу в яму, но я торопился, боясь возражений. Я слишком чувствовал, что сыплю как сквозь решето, бессвязно и через десять
мыслей в одиннадцатую, но я торопился их убедить и перепобедить. Это так
было для меня важно! Я три года готовился! Но замечательно, что они вдруг замолчали, ровно ничего не говорили, а все слушали. Я все продолжал обращаться к учителю...
— Неужели, чтоб доехать до Вильно, револьвер нужен? — спросил я вовсе без малейшей задней
мысли: и
мысли даже не
было! Так спросил, потому что мелькнул револьвер, а я тяготился, о чем говорить.
Это правда, что появление этого человека в жизни моей, то
есть на миг, еще в первом детстве,
было тем фатальным толчком, с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад
мыслей, моя судьба, наверно,
были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул.
Гадко мне
было, когда, усталый и от ходьбы и от
мысли, добрался я вечером, часу уже в восьмом, в Семеновский полк.
У всякого своя угрюмая забота на лице и ни одной-то, может
быть, общей, всесоединяющей
мысли в этой толпе!
Но не «красоты» соблазнили меня умолчать до сих пор, а и сущность дела, то
есть трудность дела; даже теперь, когда уже прошло все прошедшее, я ощущаю непреодолимую трудность рассказать эту «
мысль».
И она узнает — узнает и сядет подле меня сама, покорная, робкая, ласковая, ища моего взгляда, радостная от моей улыбки…» Я нарочно вставляю эти ранние картинки, чтоб ярче выразить
мысль; но картинки бледны и, может
быть, тривиальны.
Может
быть, и не выпущу; я начертал лишь идеал моей
мысли.
Татьяна Павловна! Моя
мысль — что он хочет… стать Ротшильдом, или вроде того, и удалиться в свое величие. Разумеется, он нам с вами назначит великодушно пенсион — мне-то, может
быть, и не назначит, — но, во всяком случае, только мы его и видели. Он у нас как месяц молодой — чуть покажется, тут и закатится.
Я
было вышел; на той стороне тротуара раздался сиплый, пьяный рев ругавшегося прохожего; я постоял, поглядел и тихо вернулся, тихо прошел наверх, тихо разделся, сложил узелок и лег ничком, без слез и без
мыслей, и вот с этой-то самой минуты я и стал
мыслить, Андрей Петрович!
— Я сейчас внизу немного расчувствовался, и мне очень стало стыдно, взойдя сюда, при
мысли, что вы подумаете, что я ломался. Это правда, что в иных случаях хоть и искренно чувствуешь, но иногда представляешься; внизу же, теперь, клянусь, все
было натурально.
А разозлился я вдруг и выгнал его действительно, может
быть, и от внезапной догадки, что он пришел ко мне, надеясь узнать: не осталось ли у Марьи Ивановны еще писем Андроникова? Что он должен
был искать этих писем и ищет их — это я знал. Но кто знает, может
быть тогда, именно в ту минуту, я ужасно ошибся! И кто знает, может
быть, я же, этою же самой ошибкой, и навел его впоследствии на
мысль о Марье Ивановне и о возможности у ней писем?
И неужели он не ломался, а и в самом деле не в состоянии
был догадаться, что мне не дворянство версиловское нужно
было, что не рождения моего я не могу ему простить, а что мне самого Версилова всю жизнь надо
было, всего человека, отца, и что эта
мысль вошла уже в кровь мою?
Я
было хотел взять какую-нибудь книгу от скуки, но не взял: при одной
мысли развлечь себя стало вдвое противнее.
Удивительно, как много посторонних
мыслей способно мелькнуть в уме, именно когда весь потрясен каким-нибудь колоссальным известием, которое, по-настоящему, должно бы
было, кажется, задавить другие чувства и разогнать все посторонние
мысли, особенно мелкие; а мелкие-то, напротив, и лезут.
Я стал
было убеждать, что это-то в данном случае и драгоценно, но бросил и стал приставать, чтоб он что-нибудь припомнил, и он припомнил несколько строк, примерно за час до выстрела, о том, «что его знобит»; «что он, чтобы согреться, думал
было выпить рюмку, но
мысль, что от этого, пожалуй, сильнее кровоизлияние, остановила его».
Мне действительно захотелось
было сказать что-нибудь позлее, в отместку за Крафта; я и сказал как удалось; но любопытно, что он принял
было сначала мою
мысль о том, что «остались такие, как мы», за серьезную. Но так или нет, а все-таки он во всем
был правее меня, даже в чувствах. Сознался я в этом без всякого неудовольствия, но решительно почувствовал, что не люблю его.
Чтоб и жалел кто-нибудь меня, и того не хочу!» Легла я, и в
мысли у меня ничего не
было.
Только что убежала она вчера от нас, я тотчас же положил
было в
мыслях идти за ней следом сюда и переубедить ее, но это непредвиденное и неотложное дело, которое, впрочем, я весьма бы мог отложить до сегодня… на неделю даже, — это досадное дело всему помешало и все испортило.
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно
быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то
есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта
мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
Мне казалось, что так
будет всего приличнее, потому что меня капельку мучила
мысль, что он, оставляя меня так надолго, поступает со мной небрежно.
— Слушайте, ничего нет выше, как
быть полезным. Скажите, чем в данный миг я всего больше могу
быть полезен? Я знаю, что вам не разрешить этого; но я только вашего мнения ищу: вы скажете, и как вы скажете, так я и пойду, клянусь вам! Ну, в чем же великая
мысль?
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это
будет вернее. Великая
мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда
было то, из чего истекала живая жизнь, то
есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— Я к тому нахохлился, — начал я с дрожью в голосе, — что, находя в вас такую странную перемену тона ко мне и даже к Версилову, я… Конечно, Версилов, может
быть, начал несколько ретроградно, но потом он поправился и… в его словах, может
быть, заключалась глубокая
мысль, но вы просто не поняли и…
Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым заговорить про это, и, право, глядя на нее, мне приходила иногда в голову нелепая
мысль: что она, может
быть, и не знает совсем про это родство, — до того она так держала себя со мной.
— Именно, Анна Андреевна, — подхватил я с жаром. — Кто не
мыслит о настоящей минуте России, тот не гражданин! Я смотрю на Россию, может
быть, с странной точки: мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство и уж конечно потому, что то и другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана свобода, и надо свободу перенести: сумеем ли? Так же ли по вкусу нам свобода окажется? — вот вопрос.
Анна Андреевна медленно и зорко на нее поглядела, Лиза потупилась. Я, впрочем, очень хорошо видел, что они обе гораздо более и ближе знакомы, чем мог я предположить, входя давеча; эта
мысль была мне приятна.
Я подозревал коварство, грубое кокетство и
был несчастен… потому что не мог с вами соединить эту
мысль… в последние дни я думал день и ночь; и вдруг все становится ясно как день!
Я до сих пор не понимаю, что у него тогда
была за
мысль, но очевидно, он в ту минуту
был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия, как сообразил я после). Но это слово «он тебе все лжет»
было так неожиданно и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел на него; но Версилов поспешил рассмеяться.
Да, эта последняя
мысль вырвалась у меня тогда, и я даже не заметил ее. Вот какие
мысли, последовательно одна за другой, пронеслись тогда в моей голове, и я
был чистосердечен тогда с собой: я не лукавил, не обманывал сам себя; и если чего не осмыслил тогда в ту минуту, то потому лишь, что ума недостало, а не из иезуитства пред самим собой.
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает мама? Да как не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя считаешь правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты
мыслей, то
есть насчет меня, мамы, брата, отца… Знает Версилов?
— Знает, да не хочет знать, это — так, это на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты не подумала, Лиза, что это — маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая
мысль мамы теперь: «Это — потому, что я тоже
была виновата, а какова мать — такова и дочь!»
Замечу здесь лишь для себя:
были, например, мгновения, по уходе Лизы, когда самые неожиданные
мысли целой толпой приходили мне в голову, и я даже
был ими очень доволен.
Но постараюсь описать в строгом порядке, хотя предупреждаю, что тогда в
мыслях моих мало
было порядка.
Так как я весь состоял из чужих
мыслей, то где мне
было взять своих, когда они потребовались для самостоятельного решения?
— Оставим мои дела; у меня теперь нет моих дел. Слушайте, почему вы сомневаетесь, что он женится? Он вчера
был у Анны Андреевны и положительно отказался… ну, то
есть от той глупой
мысли… вот что зародилась у князя Николая Ивановича, — сосватать их. Он отказался положительно.
И, наконец, может
быть,
мысль, что сделал такую подлость перед Лизой и так задаром!
— Узнаешь! — грозно вскричала она и выбежала из комнаты, — только я ее и видел. Я конечно бы погнался за ней, но меня остановила одна
мысль, и не
мысль, а какое-то темное беспокойство: я предчувствовал, что «любовник из бумажки»
было в криках ее главным словом. Конечно, я бы ничего не угадал сам, но я быстро вышел, чтоб, поскорее кончив с Стебельковым, направиться к князю Николаю Ивановичу. «Там — всему ключ!» — подумал я инстинктивно.
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может
быть, мне надо
будет убить его завтра из револьвера, выждав на улице…» И вот эту
мысль провел я в уме совсем машинально, не останавливаясь на ней нисколько.
Но
мысли становились все бесформеннее и неуловимее; я рад
был, когда удавалось осмыслить какую-нибудь и ухватиться за нее.
А между тем твердо говорю, что целый цикл идей и заключений
был для меня тогда уже невозможен; я даже и в те минуты чувствовал про себя сам, что «одни
мысли я могу иметь, а других я уже никак не могу иметь».
У меня хоть и ни малейшей
мысли не
было его встретить, но я в тот же миг угадал, кто он такой, только все еще сообразить не мог, каким это образом он просидел эти все дни, почти рядом со мной, так тихо, что я до сих пор ничего не расслышал.
Не знаю тоже, те ли же
мысли были у нее на душе, то
есть про себя; подозреваю, что нет.
В самом деле, могло
быть, что я эту
мысль тогда почувствовал всеми силами моей души; для чего же иначе
было мне тогда так неудержимо и вдруг вскочить с места и в таком нравственном состоянии кинуться к Макару Ивановичу?