Неточные совпадения
Эти бесцельные для факта соображения отметят, может
быть, слегка то неспокойное состояние, с каким
начал я разговор.
Я оборвал фразу и водрузил трубку на место. Это
было внезапным мозговым отвращением к бесцельным словам, какие
начал я произносить по инерции. Что переменилось бы, узнай я, куда уехала Биче Сениэль? Итак, она продолжала свой путь, — наверное, в духе безмятежного приказания жизни, как это
было на набережной, — а я опустился в кресло, внутренне застегнувшись и пытаясь увлечься книгой, по первым строкам которой видел уже, что предстоит скука счетом из пятисот страниц.
Я
был заинтересован своими картами, однако
начинал хотеть
есть и потому с удовольствием слышал, как Дэлия Стерс назначила подавать в одиннадцать, следовательно, через час. Я соображал также,
будут ли на этот раз пирожки с ветчиной, которые я очень любил и не
ел нигде таких вкусных, как здесь, причем Дэлия уверяла, что это выходит случайно.
— Ну как, — сказал он, стоя у трапа, когда я
начал идти по нему, — правда, «Бегущая по волнам» красива, как «Гентская кружевница»? («Гентская кружевница»
было судно, потопленное лет сто назад пиратом Киддом Вторым за его удивительную красоту, которой все восхищались.) Да, это многие признают. Если бы я рассказал вам его историю, его стоимость; если бы вы увидели его на ходу и
побыли на нем один день, — вы еще не так просили бы меня взять вас в плавание. У вас губа не дура.
Ход предчувствий, неуловимых, как только я
начинал подробно разбирать их,
был слышен в глубине сердца, не даваясь сознанию.
— Совершенная… —
начал матрос, поперхнувшись и побагровев, с торжественной медленностью присяги, должно
быть, намереваясь прибавить — «истина», — как за моей спиной, перебивая ответ матроса, вылетел неожиданный, резкий возглас: «Чепуха!» Человек подошел к нам. Это
был тоже матрос, опрятно одетый, грубого и толкового вида.
Я еще не совсем выспался, когда, пробудясь на рассвете, понял, что «Бегущая по волнам» больше не стоит у мола. Каюта опускалась и поднималась в медленном темпе крутой волны.
Начало звякать и скрипеть по углам;
было то всегда невидимое соотношение вещей, которому обязаны мы бываем ощущением движения. Шарахающийся плеск вдоль борта, неровное сотрясение, неустойчивость тяжести собственного тела, делающегося то грузнее, то легче, отмечали каждый размах судна.
Мне случалось
быть в положении, требующем точного взгляда на свое состояние, и я никогда не мог установить, где подлинное
начало этой мучительной приверженности, столь сильной, что нет даже стремления к обладанию; встреча, взгляд, рука, голос, смех, шутка — уже являются облегчением, таким мощным среди остановившей всю жизнь одержимости единственным существом, что радость равна спасению.
Брашпиль
начал выворачивать якорь, и погромыхивающий треск якорной цепи некоторое время
был главным звуком на корабле.
— В прошлый раз она наступила на гвоздь, — сказал Тоббоган, подвигая мне сковороду и
начиная есть сам. — Она, знаете, неосторожна; как-то чуть не упала за борт.
Но, как ни искушены
были эти моряки в историях о плавающих бутылках, встречаемых ночью ледяных горах, бунтах экипажей и потрясающих шквалах, я увидел, что им неизвестна история «Марии Целесты», а также пятимесячное блуждание в шлюпке шести человек, о котором писал М. Твен, положив тем
начало своей известности.
—
Начнем с подозрений, — перебил Бавс. —
Есть партия или, если хотите, просто решительная компания, поставившая себе вопросом чести…
Однако Грас Паран, выждав время,
начал жестокую борьбу, поставив задачей жизни — убрать памятник; и достиг того, что среди огромного числа родственников, зависящих от него людей и людей подкупленных
был поднят вопрос о безнравственности памятника, чем привлек на свою сторону людей, бессознательность которых ноет от старых уколов, от мелких и больших обид, от злобы, ищущей лишь повода, — людей с темными, сырыми ходами души, чья внутренняя жизнь скрыта и обнаруживается иногда непонятным поступком, в основе которого, однако, лежит мировоззрение, мстящее другому мировоззрению — без ясной мысли о том, что оно делает.
Он
напевал, бурчал, барабанил пальцами, возился шумно на стуле, иногда врывался в разговор, не давая никому говорить, но так же внезапно умолкал,
начиная, раскрыв рот, рассматривать лбы и брови говорунов.
Капитаном поступил Гез; Бутлер и Синкрайт не
были известны Биче; они
начали служить, когда судно уже отошло к Гезу.
Вскоре я отчаялся сесть, но
была надежда, что освободится фут пространства возле буфета, куда я тотчас и устремился, когда это случилось, и
начал есть стоя, сам наливая себе из наспех откупоренной бутылки.
С самого
начала, когда я сел на корабль, Гез стал соображать, каким образом ему от меня отделаться, удержав деньги. Он строил разные планы. Так, например, план — объявить, что «Бегущая по волнам» отправится из Дагона в Сумат. Гез думал, что я не захочу далекого путешествия и высажусь в первом порту. Однако такой план мог сделать его смешным. Его настроение после отплытия из Лисса стало очень скверным, раздражительным. Он постоянно твердил: «
Будет неудача с этим проклятым Гарвеем».
Я
начал стучать, вначале постучав негромко, потом с силой. Дверь шевельнулась, следовательно,
была не на ключе, но нам никто не ответил.
— Оно останется неизвестным, — ответила Биче, садясь на прежнее место. Она подняла голову и,
начав было краснеть, прикусила губу.
Меня это
начало беспокоить, потому что Гез
был теперь не один.
— Да, я не трус, это все скажут. Если мою жизнь рассказать —
будет роман. Так вот,
начало стучать там, у Геза. Значит, всаживает в потолок пули. И вот, взгляните…
— Я решил, —
начал Бутлер, когда сам несколько освоился с перенесением тяжести сцены, целиком обрушенной на него и бесповоротно очертившей тюрьму, — я решил рассказать все, так как иначе не
будет понятен случай с убийством Геза.
Человек, которого я не видел, так как он
был отделен от меня перегородкой, в ответ на мнимое предложение моего знакомого сразу же предложил ему четыре с половиной фунта за килограмм, а когда тот
начал торговаться — накинул пять и даже пять с четвертью.
С минуту я то уходил прочь, то поворачивал обратно,
начав сомневаться,
было ли то, что
было.
Потом — туда-сюда… надо
было спасаться, потому что ко мне
начали приставать.
Мы
начали разговаривать, но скоро должны
были оставить это, так как, едва выехав, уже оказались в действии законов игры — того самого карнавального перевоплощения, в каком я кружился вчера.
—
Начинаю представлять, — сказала Биче. — Очень все это печально. Очень грустно! Но я не намереваюсь долго
быть здесь. Взойдемте наверх.
— Непоправимо права. Гарвей, мне девятнадцать лет. Вся жизнь для меня чудесна. Я даже еще не знаю ее как следует. Уже
начал двоиться мир благодаря вам: два желтых платья, две «Бегущие по волнам» и — два человека в одном! — Она рассмеялась, но неспокоен
был ее смех. — Да, я очень рассудительна, — прибавила Биче, задумавшись, — а это, должно
быть, нехорошо. Я в отчаянии от этого!
В противоположность Биче, образ которой постепенно становился прозрачен,
начиная утрачивать ту власть, какая могла удержаться лишь прямым поворотом чувства, — неизвестно где находящаяся Дэзи
была реальна, как рукопожатие, сопровождаемое улыбкой и приветом.
— Ну, а у меня жалкий характер; как что-нибудь очень хорошо, так немедленно
начинаю бояться, что у меня отнимут, испортят; что мне не
будет уже хорошо…
Мы вошли в дом, и Филатр рассказал нам свою историю. Дэзи сначала
была молчалива и вопросительна, но,
начав улыбаться, быстро отошла, принявшись, по своему обыкновению, досказывать за Филатра, если он останавливался. При этом она обращалась ко мне, поясняя очень рассудительно и почти всегда невпопад, как то или это происходило, — верный признак, что она слушает очень внимательно.