Неточные совпадения
— Случилась интересная вещь, —
ответил я, желая узнать, что скажут другие. — Когда я играл, я
был исключительно поглощен соображениями игры. Как вы знаете, невозможны посторонние рассуждения, если в руках каре. В это время я услышал — сказанные вне или внутри меня — слова: «Бегущая по волнам». Их произнес незнакомый женский голос. Поэтому мое настроение слетело.
Во время игры Андерсон сидел спиной к дому, лицом к саду; он сказал, что никого не видел и ничего не слыхал. То же сказал Филатр, и, так как никто, кроме меня, не слышал никаких слов, происшествие это осталось замкнутым во мне. На вопросы, как я отнесся к нему, я
ответил, что
был, правда, взволнован, но теперь лишь стараюсь понять.
Вахтенный вытащил руку из кармана. Его тяжелые глаза совершенно проснулись, и в них отметилась нерешительность чувств — помесь флегмы и бешенства. Должно
быть, первая взяла верх, так как, сжав губы, он неохотно наклонил голову и сухо
ответил...
— Да, но что? —
ответил я. — Я не знаю. Я, как вы, любитель догадываться. Заниматься этим теперь
было бы то же, что рисовать в темноте с натуры.
Я
ответил, что разговор
был и что капитан Гез не согласился взять меня пассажиром на борт «Бегущей по волнам». Я прибавил, что говорю с ним, Брауном, единственно по указанию Геза о принадлежности корабля ему. Это положение дела я представил без всех его странностей, как обычный случай или естественную помеху.
— У меня два строя мыслей теперь, —
ответил я. — Их можно сравнить с положением человека, которому вручена шкатулка с условием: отомкнуть ее по приезде на место. Мысли о том, что может
быть в шкатулке, — это один строй. А второй — обычное чувство путешественника, озабоченного вдобавок душевным скрипом отношений к тем, с кем придется жить.
На мою хитрость, цель которой
была заставить Синкрайта разговориться, штурман
ответил уклончиво, так что, оставив эту тему, я занялся книгами. За моим плечом Синкрайт восклицал: «Смотрите, совсем новая книга, и уже листы разрезаны!» — или: «Впору университету такая библиотека». Вместе с тем завел он разговор обо мне, но я, сообразив, что люди этого сорта каждое излишне сказанное слово обращают для своих целей, ограничился внешним положением дела, пожаловавшись, для разнообразия, на переутомление.
— Дрянь человек, — сказал Гез. Его несколько злобное утомление исчезло; он погасил окурок, стал вдруг улыбаться и тщательно расспросил меня, как я себя чувствую — во всех отношениях жизни на корабле.
Ответив как надо, то
есть бессмысленно по существу и прилично разумно по форме, — я встал, полагая, что Гез отправится завтракать. Но на мое о том замечание Гез отрицательно покачал головой, выпрямился, хлопнул руками по коленям и вынул из нижнего ящика стола скрипку.
— Сколько угодно, —
ответил Гез. — За такое редкое удовольствие я согласен заплатить головой. Вспомните, однако, при каких странных условиях вы появились на корабле! Этому
есть свидетели. Покинуть «Бегущую по волнам» тайно — в вашем духе. Этому
будут свидетели.
— Что мне сказать вам? —
ответил я. — Вы здесь, это и
есть мой ответ. Где остров, о котором вы говорите? Почему вы одна? Что вам угрожает? Что хранит вас?
— Не обращайте внимания и не бойтесь за меня, —
ответила она. — Кто бы ни
были они в своей жадной надежде, ни тронуть меня, ни повредить мне они больше не могут.
Я
ответил, когда ступил на палубу, причем случайно пошатнулся и
был немедленно подхвачен.
— Это — история, которая вас удивит, —
ответил я после того, как выразил свою благодарность, крепко пожав его руку. — Меня зовут Гарвей. Я плыл туда же, куда вы плывете теперь, в Гель-Гью, на судне «Бегущая по волнам» под командой капитана Геза и
был ссажен им вчера вечером на шлюпку после крупной ссоры.
— Его надо
было просто убить, — сказал Проктор. — И вы не
отвечали бы за это.
— Вот это хорошо, —
ответил Проктор, — а я уж думал, что он ссадит меня, благо
есть теперь запасная шлюпка.
— Мне нравится ходить босиком, —
отвечала Дэзи, наливая нам кофе в толстые стеклянные стаканы; потом села и продолжала: — Мы плыли по месту, где пять миль глубины. Я перегнулась и смотрела в воду: может
быть, ничего не увижу, а может, увижу, как это глубоко…
— Так и
быть, —
ответила девушка, — скажу всем то же и я.
Как только я кончил говорить о «Целесте», богатое воображение Дэзи закружило меня и всех самыми неожиданными догадками. Она
была чрезвычайно взволнована и обнаружила такую изобретательность сыска, что я не успевал придумать, что ей
отвечать.
— Чтобы у вас стали круглые глаза, — смеясь,
ответил я ей. — Дэзи,
есть у вас отец, мать?
— Если
будет надобность, —
ответил я, не зная еще, что может
быть, — я воспользуюсь вашей добротой. Вещи я оставлю пока у вас.
— О, как же! —
ответил Бавс. — Это
была прихоть старика Сениэля. Я его знал. Он из Гель-Гью, но лет десять назад разорился и уехал в Сан-Риоль. Его родственники и посейчас живут здесь.
Отвечая на вопрос Бавса, согласен ли я держать сторону его друзей, то
есть присоединиться к охране, я, не задумываясь, сказал: «Да».
— Должно
быть, так, —
ответил я, стараясь не усложнять объяснения, которое, предполагая тройную разительную случайность, все же умещалось в уме. — Я хочу сказать теперь о Гезе и корабле.
— Здесь нет секрета, —
ответила Биче, подумав. — Мы путаемся, но договоримся. Этот корабль наш, он принадлежал моему отцу. Гез присвоил его мошеннической проделкой. Да, что-то
есть в нашей встрече, как во сне, хотя я и не могу понять! Дело в том, что я в Гель-Гью только затем, чтобы заставить Геза вернуть нам «Бегущую». Вот почему я сразу назвала себя, когда вы упомянули о Гезе. Я его жду и думала получить сведения.
Я начал стучать, вначале постучав негромко, потом с силой. Дверь шевельнулась, следовательно,
была не на ключе, но нам никто не
ответил.
— Оно останется неизвестным, —
ответила Биче, садясь на прежнее место. Она подняла голову и, начав
было краснеть, прикусила губу.
— Вы отказываетесь
отвечать на вопрос? — спросил комиссар с той дозой официального сожаления к молодости и красоте главного лица сцены, какая
была отпущена ему характером его службы.
— Да. — Биче кивнула. — Я отказываюсь
отвечать. Но я желаю сделать заявление. Я считаю это необходимым. После того вы или прекратите допрос, или он
будет продолжен у следователя.
— Должно
быть, понадобится, —
ответил Бутлер, подавленно улыбаясь. — Ну-с, надо говорить все. Итак, мы прибыли в Гель-Гью с контрабандой из Дагона. Четыреста ящиков нарезных железных болтов. Желаете посмотреть?
— Я вижу уже, —
ответил комиссар с некоторой поспешностью, позволяющей сделать благоприятное для девушки заключение, — что вы
будете допрошены как свидетельница.
— «Бегущая по волнам», —
ответил я, — едва ли может
быть передана вам в ближайшее время, так как, вероятно, произойдет допрос остальной команды, Синкрайта и судно не
будет выпущено из порта, пока права Сениэлей не установит портовый суд, а для этого необходимо снестись с Брауном.
— Это еще так свежо, —
ответил я, невольно улыбнувшись, так как заметил в углу висящее желтое платье с коричневой бахромой, — что мне трудно сказать о своем чувстве. Но ужас… это
был внешний ужас. Настоящего ужаса, я думаю, не
было.
— Я занят, —
ответил я, — занят так сильно, что у меня положительно нет свободной минуты. Надеюсь, вы зайдете ко мне. — Я дал адрес. — Я
буду рад видеть вас.
— Мне
было тяжело по другой причине, —
ответил я, обращаясь к девушке, смотревшей на меня с раздумьем и интересом. — Потому, что я ненавидел положение, бросившее на вас свою терпкую тень. Что касается обстоятельств дела, то они хотя и просты по существу, но странны, как встреча после ряда лет, хотя это всего лишь движение к одной точке.
— Я вас очень мало знаю, Гарвей, —
ответила Биче серьезно и стесненно. — Я вижу даже, что я совсем вас не знаю. Но я хочу знать и
буду говорить о том завтра. Пока что я — Биче Сениэль, и это мой вам ответ.
Я не сразу понял, о чем спрашивает она. Встав сам, я знал без дальнейших объяснений, что вижу Биче последний раз; последний раз говорю с нею; моя тревога вчера и сегодня
была верным предчувствием. Я вспомнил, что надо
ответить.
—
Было, —
ответил я опять, как тогда. — Это
было, Биче, простите меня!
Осмотрев маленькие паруса, важную безжизненность палубы, люков, впитав всю обреченность этого карлика-корабля, который, при полной соразмерности частей, способности принять фунтов пять груза и даже держаться на воде и плыть, все-таки не мог ничем
ответить прямому своему назначению, кроме как в воображении человеческом, — я решил, что каравелла
будет моя.
— «Бегущая по волнам», —
ответил голос, который старался
быть очень таинственным. — Может
быть, теперь угадаете?
— Судья как судья, —
ответил я. — Может
быть, он и великолепен, но что ты нашла хорошего, милая Дэзи, в этом квадрате с двумя верандами?
— Я ожидаю хозяев, —
ответил Товаль очень удачно, в то время как Дэзи, поправляя под подбородком ленту дорожной шляпы, осматривалась, стоя в небольшой гостиной. Ее быстрые глаза подметили все: ковер, лакированный резной дуб, камин и тщательно подобранные картины в ореховых и малахитовых рамах. Среди них
была картина Гуэро, изображающая двух собак: одна лежит спокойно, уткнув морду в лапы, смотря человеческими глазами; другая, встав, вся устремлена на невидимое явление.
— Ты что-то
ешь? — сказала моя жена, заглядывая мне в лицо. — Нет, я ничего не понимаю. Вы мне не
ответили, Товаль, зачем вы здесь оказались, а вас очень приятно встретить. Зачем вы хотите меня в чем-то запутать?
«Нет, жизнь, —
ответила молодая женщина, взглядывая на Каваза с доверием и улыбкой. — В те дни жизнь поставила меня перед запертой дверью, от которой я не имела ключа, чтобы с его помощью убедиться, не
есть ли это имитация двери. Я не стучусь в наглухо закрытую дверь. Тотчас же обнаружилась невозможность поддерживать отношения. Не понимаю — значит, не существует!»