Неточные совпадения
Ничто не может так внезапно приблизить к чужой жизни,
как телефон, оставляя нас невидимыми, и тотчас по желанию нашему — отстранить,
как если бы мы не
говорили совсем.
Невидимая рука чертила странные письмена, понять значение которых было нельзя,
как в музыке, когда она
говорит.
Едва я окончил
говорить, зная, что вспомню потом эту полусонную выходку с улыбкой, —
как золотая сеть смеркла; лишь в нижнем углу, у двери, дрожало еще некоторое время подобие изогнутого окна, открытого на поток искр; но исчезло и это. Исчезло также то настроение,
каким началось утро, хотя его след не стерся до сего дня.
Пока я
говорил это, Гез уже мне ответил. Ответ заключался в смене выражений его лица, значение которой я мог определить
как сопротивление. Но разговор только что начался, и я не терял надежды.
—
Как вам будет угодно, — сказал Гез. — Я остаюсь при своем, о чем
говорил.
— Хорошо! — вскричал Бутлер, бывший,
как я угадал, старшим помощником Геза. — Прекрасные вы
говорите слова! Вам ли выступать в роли опекуна, когда даже околевшая кошка знает, что вы представляете собой по всем кабакам — настоящим, прошлым и будущим?! Могу тратить свои деньги,
как я желаю.
Эта дипломатическая неточность, или, короче
говоря, безвредная ложь, надеюсь, не имеет значения? — спросил Филатр; затем продолжал писать и читать: «…родственник, Томас Гарвей, вручитель сего письма, нуждается в путешествии на обыкновенном парусном судне. Это ему полезно и необходимо после болезни. Подробности он сообщит лично.
Как я его понял, он не прочь бы сделать рейс-другой в каюте…»
Бывает, что
говорит тихо и разумно,
как человек, но если не так взглянул или промолчал — «понимай, мол,
как знаешь, отчего я молчу» — и готово.
— О
каком Гезе вы
говорите? — спросил я. — Не о том ли, чье судно называется «Бегущая по волнам»?
Я ответил, что разговор был и что капитан Гез не согласился взять меня пассажиром на борт «Бегущей по волнам». Я прибавил, что
говорю с ним, Брауном, единственно по указанию Геза о принадлежности корабля ему. Это положение дела я представил без всех его странностей,
как обычный случай или естественную помеху.
— Что же это? — сказал он. — Я поверил по-настоящему, только когда увидел на корме ваши слова и — теперь — вас; я окончательно убедился. Но трудно сказать, в чем сущность моего убеждения. В этой коробке лежат карты для пасьянсов и шоколад, более ничего. Я знаю, что вы любите пасьянсы,
как сами
говорили об этом: «Пирамида» и «Красное-черное».
Я был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы больше не
говорили о впечатлении случая с «Бегущей по волнам»,
как бы опасаясь повредить его странно наметившееся хрупкое очертание. Разговор был о Гезе. После его свидания с Брауном Филатр
говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику капитана.
— Вы сильный игрок, — объявил Гез. — Истинное наслаждение было мне играть с вами. Теперь
поговорим о деле. Мы выходим утром в Дагон, там берем груз и плывем в Гель-Гью. Вы не были в Гель-Гью? Он лежит по курсу на Зурбаган, но в Зурбагане мы будем не раньше
как через двадцать — двадцать пять дней.
«Бегущая по волнам» шла на резком попутном ветре со скоростью —
как я взглянул на лаг [Лаг — прибор для определения скорости хода судна.] — пятнадцати морских миль. В серых пеленах неба таилось неопределенное обещание солнечного луча. У компаса ходил Гез. Увидев меня, он сделал вид, что не заметил, и отвернулся,
говоря с рулевым.
В то время
как сумрачный Бутлер
говорил мало, Синкрайт
говорил много и надоедливо.
Увидев это, я поддался соблазну сесть снова. Задумчиво рассматривая меня,
как если бы я был нотный лист, капитан Гез тронул струны, подвинтил колки и наладил смычок,
говоря...
Рассчитывая, что на днях мы
поговорим подробнее, я не стал больше спрашивать его о корабле. Кто сказал «А», тот скажет и «Б», если его не мучить. Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен, так
как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
Все трое
говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так
как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
В то время
как она
говорила это, я поднял глаза.
— Вот это правильная была мысль. Я всегда
говорил, что, сидя на месте и читая биржевые газеты,
как раз купишь хлопок вместо пеньки или патоки.
Как вы
говорили, что «Бегущая по волнам» идет в Гель-Гью, вы должны будете встретиться с негодяем очень скоро.
Он стал соображать вслух, рассчитывая дни, и, так
как из этого ничего не вышло, потому что трудно предусмотреть случайности, я предложил ему
говорить об этом в Гель-Гью.
— Я сам себя спрашивал, — отвечал Проктор, — и простите за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных. Но иногда… гм… хочется
поговорить. Да, я себя спрашивал и раздражался. Правильного ответа не получается. Откровенно
говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее,
как глухой и слепой, а если она скажет: «Тоббоган, влезь на мачту и спустись головой вниз», — то он это немедленно сделает в любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет,
как идет.
— Не
говорите никому, Дэзи,
как я плохо играю, потому что,
говорят, если сказать — всю жизнь игрок будет только платить.
Тоббоган встретил меня немного сухо, но, так
как о происшествии с картами все молчаливо условились не поднимать разговора, то скоро отошел; лишь иногда взглядывал на меня задумчиво,
как бы
говоря: «Она права, но от денег трудно отказаться, черт побери».
Как только я кончил
говорить о «Целесте», богатое воображение Дэзи закружило меня и всех самыми неожиданными догадками. Она была чрезвычайно взволнована и обнаружила такую изобретательность сыска, что я не успевал придумать, что ей отвечать.
Какая была должность — стоит ли
говорить?
Фрези Грант, хотя была доброй девушкой, — вот, скажем,
как наша Дэзи… Обратите внимание, джентльмены, на ее лицо при этих моих словах. Так я
говорю о Фрези. Ее все любили на корабле. Однако в ней сидел женский черт, и, если она что-нибудь задумывала, удержать ее являлось задачей.
— Вот, вы мне нужны, — сказала она, застенчиво улыбаясь, а затем стала серьезной. — Зайдите в кухню,
как я вылью это ведро, у борта нам
говорить неудобно, хотя, кроме глупостей, вы от меня ничего не услышите. Мы ведь не договорили вчера. Тоббоган не любит, когда я разговариваю с мужчинами, а он стоит у руля и делает вид, что закуривает.
— Я никогда не видала таких вещей, —
говорила она. —
Как бы это узнать? Впрочем… О! о! о! Смотрите, еще ракета! И там; а вот — сразу две. Три! Четвертая! Ура! — вдруг закричала она, засмеялась, утерла влажные глаза и села с окаменелым лицом.
— Я
говорил вам, что вы ошибаетесь, — вмешался молодой человек с ленивым лицом. — Но, — прибавил он, обращаясь ко мне, — действительно, мы стали ломать голову,
как может кто-нибудь оставаться так погруженно-неподвижен среди трескучей карусели толпы.
— От всей души, — сказал он. — Я вижу джентльмена и рад помочь. Вы меня не стесните. Я вас стесню. Предупреждаю заранее. Бесстыдно сообщаю вам, что я сплетник; сплетня — моя болезнь, я люблю сплетничать и,
говорят, достиг в этом деле известного совершенства.
Как видите, кругом — богатейший материал. Я любопытен и могу вас замучить вопросами. Особенно я нападаю на молчаливых людей, вроде вас. Но я не обижусь, если вы припомните мне это признание с некоторым намеком, когда я вам надоем.
Как только я рассказал о набережной, стало возможным
говорить о сегодняшнем вечере.
Когда она отвернулась, уходя с Ботвелем, ее лицо —
как я видел его профиль — стало озабоченным и недоумевающим. Они прошли, тихо
говоря между собой, в дверь, где оба одновременно обернулись взглянуть на меня; угадав это движение, я сам повернулся уйти. Я понял,
как дорога мне эта, лишь теперь знакомая девушка. Она ушла, но все еще
как бы была здесь.
Я повел его за поворот угла в переулок, где, сев на ступенях запертого подъезда, выбил из Синкрайта всю умственную и словесную пыль относительно моего дела.
Как я правильно ожидал, Синкрайт, видя, что его не ударили, скоро оправился, но
говорил так почтительно, так подобострастно и внимательно выслушивал малейшее мое замечание, что эта пламенная бодрость дорого обошлась ему.
— Здесь, —
говорил Синкрайт, — то есть когда вы уже сели в лодку, Бутлер схватил Геза за плечи и стал трясти,
говоря: «Опомнитесь! Еще не поздно. Верните его!» Гез стал
как бы отходить. Он еще ничего не
говорил, но уже стал слушать. Может быть, он это и сделал бы, если бы его крепче прижать. Но тут явилась дама, — вы знаете…
Он только и твердил что о тюрьме, каторжных работах и двадцать раз за сутки учил всех, что и
как говорить, когда вы заявите на него.
— Войдемте на лестницу, — сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я видел,
как вы ехали, и облегченно вздохнул. Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что
говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я в чем виноват, то в том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я был на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или смотреть
как на врага.
Мало того, по молчанию Бутлера относительно ее имени, — а,
как я уже
говорил, портрет в каюте Геза не оставлял ему сомнений, — я думал, что хотя и не понимаю ничего, но будет лучше, если болт исчезнет.
— Он умер, я не хочу
говорить худого, — торжественно произнесла Пегги, кладя руку под грудь. — Но только вчера я была так обижена,
как никогда. С этого все началось.
Я
говорю о барышне, которая сидит здесь. Она отказалась войти и сообщила, что приехала уговориться о месте для переговоров;
каких — не имею права сказать.
— Она отказалась войти, и я слышал,
как Гез
говорил в коридоре, получая такие же тихие ответы. Не знаю, сколько прошло времени. Я был разозлен тем, что напрасно засел в шкаф, но выйти не мог, пока не будет никого в коридоре и комнате. Даже если бы Гез запер помещение на ключ, наружная лестница, которая находится под самым окном, оставалась в моем распоряжении. Это меня несколько успокоило.
— Да и нет; хотя я утомлена, но по дороге мы
поговорим. Я вас не приглашаю теперь, так
как очень устала.
— Нет. Но тяжело видеть мертвого человека, который лишь несколько минут назад
говорил,
как в бреду, и, вероятно, искренне. Мы почти приехали, так
как за этим поворотом, налево, тот дом, где я живу.
—
Как я вам себя рекомендовал — это все верно, —
говорил Кук, бешено разламывая спичечный коробок, — то есть что я сплетник, сплетник по убеждению, по призванию, наконец, по эстетическому уклону.
— Сначала, —
говорила девушка, причем ее лицо очень выразительно жаловалось, — он пообещал мне, что сделает всего три ставки и потом мы пойдем куда-нибудь, где танцуют; будем веселиться и есть, но,
как ему повезло — ему здорово вчера повезло, — он уже не мог отстать.
Ну-с, сбежав от очень пылких кавалеров своих, я,
как говорю, увидела вас, и тут мне одна женщина оказала услугу.
— Я не люблю рисовать, — сказала она и, забавляясь, провела быструю, ровную,
как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник, могли бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора? Так же и я. Кроме того, я всегда предпочитаю оригинал рисунку. Однако хочу с вами посоветоваться относительно Брауна. Вы знаете его, вы с ним
говорили. Следует ли предлагать ему деньги?
Это соскользнуло,
как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче о том, что сказала мне Фрези Грант;
как она была и ушла. Я не умолчал также о запрещении
говорить ей, Биче, причем мне не было дано объяснения. Девушка слушала, смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
Все вышли на палубу. Я попрощался с командой, отдельно
поговорил с агентом, который сделал вид, что моя рука случайно очутилась в его быстро понимающих пальцах, и спустился к лодке, где Биче и Ботвель ждали меня. Мы направились в город. Ботвель рассказал, что,
как он узнал сейчас, «Бегущую по волнам» предположено оставить в Гель-Гью до распоряжения Брауна, которого известили по телеграфу обо всех происшествиях.