Лонгрен выслушал девочку, не перебивая, без улыбки, и, когда она кончила, воображение быстро нарисовало ему неизвестного старика с ароматической водкой
в одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но, вспомнив, что в великих случаях детской жизни подобает быть человеку серьезным и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая...
Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились
в одном сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. До этого он как бы находил лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все — в прекрасном, поражающем соответствии.
Неточные совпадения
«Довольно мне колоть вам глаза, — сказала она, — и так уж нет почти ни
одной семьи, где я не взяла бы
в долг хлеба, чаю или муки.
«Лонгрен, — донеслось к нему глухо, как с крыши — сидящему внутри дома, — спаси!» Тогда, набрав воздуха и глубоко вздохнув, чтобы не потерялось
в ветре ни
одного слова, Лонгрен крикнул...
Он стал изредка брать ее с собой
в город, а затем посылать даже
одну, если была надобность перехватить денег
в магазине или снести товар.
— Не знаю, сколько пройдет лет, — только
в Каперне расцветет
одна сказка, памятная надолго.
Его мать была
одною из тех натур, которые жизнь отливает
в готовой форме.
Таким образом, Грэй жил всвоем мире. Он играл
один — обыкновенно на задних дворах замка, имевших
в старину боевое значение. Эти обширные пустыри, с остатками высоких рвов, с заросшими мхом каменными погребами, были полны бурьяна, крапивы, репейника, терна и скромно-пестрых диких цветов. Грэй часами оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном, подстерегая бабочек и строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировал палками и булыжником.
В течение дня человек внимает такому множеству мыслей, впечатлений, речей и слов, что все это составило бы не
одну толстую книгу.
В его смутных чертах светилось
одно из тех чувств, каких много, но которым не дано имени.
Не далее как
в пяти шагах, свернувшись, подобрав
одну ножку и вытянув другую, лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль.
С этого времени его не покидало уже чувство поразительных открытий, подобно искре
в пороховой ступке Бертольда [Пороховая ступка Бертольда — Бертольд Шварц, францисканский монах,
один из первых изобретателей пороха и огнестрельного оружия
в Европе XIV века.], —
одного из тех душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь.
Наконец
один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя; он сел
в кресло к окну, вытянул из шумного шелка длинный конец, бросил его на колени и, развалясь, с трубкой
в зубах, стал созерцательно неподвижен.
Следует заметить, что Грэй
в течение нескольких лет плавал с
одним составом команды.
— Благодарю! — Грэй сильно сжал руку боцмана, но тот, сделав невероятное усилие, ответил таким пожатием, что капитан уступил. После этого подошли все, сменяя друг друга застенчивой теплотой взгляда и бормоча поздравления. Никто не крикнул, не зашумел — нечто не совсем простое чувствовали матросы
в отрывистых словах капитана. Пантен облегченно вздохнул и повеселел — его душевная тяжесть растаяла.
Один корабельный плотник остался чем-то недоволен: вяло подержав руку Грэя, он мрачно спросил...
Если бы не ряд крыш, он различил бы
в окне
одного дома Ассоль, сидящую за какой-то книгой.
На этот раз ему удалось добраться почти к руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая нового шквала, и действительно едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка… дурак!..» — и хотела решительно сдуть гостя
в траву, но вдруг случайный переход взгляда от
одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался
в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась
одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе
одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно, не передашь того, что сказали они
в день этот друг другу.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час
в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною
одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как
в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Столько лежит всяких дел, относительно
одной чистоты, починки, поправки… словом, наиумнейший человек пришел бы
в затруднение, но, благодарение богу, все идет благополучно.
Хлестаков. Оробели? А
в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни
одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Одно плохо: иной раз славно наешься, а
в другой чуть не лопнешь с голоду, как теперь, например.