Неточные совпадения
Дядя Аким (
так звали его) принадлежал к числу
тех людей, которые весь свой век плачут и жалуются, хотя сами не могут дать себе ясного отчета, на кого сетуют и о чем плачут.
Так прожил Аким пять лет, вплоть до
той самой минуты, когда солдатка его отдала богу душу.
Так как сообщения с этой последней было вообще очень мало — рыбак сбывал по большей части свою добычу в Коломну или села, лежащие на луговой стороне Оки, —
то наши путники принуждены были идти почти наобум.
— Э, э! Теперь
так вот ко мне зачал жаться!.. Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом лицо и как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался, а? Как услышал чужой голос,
так ластиться стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься… Ну, смотри же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил он увещевательным голосом. — Станешь баловать, худо будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и, пропадешь — совсем пропадешь… так-таки и пропадешь… как есть пропадешь!..
— А,
так ты опять за свое, опять баловать!.. Постой, постой, вот я только крикну: «Дядя Глеб!», крикну — он
те даст!
Так вот возьмет хворостину да тебя тут же на месте
так вот и отхлещет!.. Пойдем, говорю, до греха…
Ободренный
такою мирною сценою, дядя Аким выступил вперед и очутился против старухи в
ту самую минуту, как она подбрасывала свой последний жаворонок.
— Здравствуй, сватьюшка!.. Ну-ну, рассказывай, отколе? Зачем?.. Э, э, да ты и парнишку привел! Не
тот ли это, сказывали, что после солдатки остался… Ась? Что-то на тебя, сват Аким, смахивает… Маленько покоренастее да поплотнее тебя будет, а в остальном — весь, как есть, ты! Вишь, рот-то… Эй, молодец, что рот-то разинул? — присовокупил рыбак, пригибаясь к Грише, который смотрел на него во все глаза. — Сват Аким, или он у тебя
так уж с большим
таким ртом и родился?
— Что ж
так? Секал ты его много, что ли?.. Ох, сват, не худо бы, кабы и ты тут же себя маненько,
того… право слово! — сказал, посмеиваясь, рыбак. — Ну, да бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку, ни свет ни заря, пожаловал, а? Чай, все худо можется, нездоровится… в людях тошно жить…
так стало
тому и быть! — довершил он, заливаясь громким смехом, причем верши его и все туловище заходили из стороны в сторону.
— Эк, какую теплынь господь создал! — сказал он, озираясь на все стороны. —
Так и льет… Знатный день! А все «мокряк» [Юго-западный ветер на наречии рыбаков и судопромышленников. (Прим. автора.)] подул — оттого… Весна на дворе — гуляй, матушка Ока, кормилица наша!.. Слава
те, господи! Старики сказывают: коли в Благовещение красен день,
так и рыбка станет знатно ловиться…
Он представлял совершеннейший тип
тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к нашим столичным щеголям и возбуждает по поводу их невольный вопрос: «Чем только живы эти господа?» Парень этот, которому, мимоходом сказать, не стоило бы малейшего труда заткнуть за пояс десяток
таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя и веселого; подле него лежало несколько кусков толстой березовой коры, из которой вырубал он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
— Сделали, сделали! То-то сделали!.. Вот у меня
так работник будет — почище всех вас! — продолжал Глеб, кивая младшему сыну. — А вот и другой! (Тут он указал на внучка, валявшегося на бредне.) Ну, уж теплынь сотворил господь, нечего сказать!
Так тебя солнышко и донимает; рубаху-то, словно весною, хошь выжми… Упыхался, словно середь лета, — подхватил он, опускаясь на лавку подле стола, но все еще делая вид, как будто не примечает Акима.
Сдается мне, весна будет ранняя; еще неделя либо две
такие простоят, как нонешняя, глазом не смигнешь — задурит река; и
то смотрю: отставать кой-где зачала от берегов.
Кабы с нашего участка, что нанимаем, рыбу-то возами возили,
так с нас заломили бы тысячу, не
то и другую…
Со всем
тем было все-таки очень еще рано.
Так же точно было и с нашим рыбаком: вся разница заключалась в
том, может статься, что лицо его выражало довольство и радость, не всегда свойственные другим хозяевам.
— Вот, сватьюшка, что я скажу тебе, — произнес он с видом простодушия. — Останься, пожалуй, у нас еще день, коли спешить некуда.
Тем временем нам в чем-нибудь подсобишь…
Так, что ли? Ну, когда
так — ладно! Бери топор, пойдем со мною.
— И-и-и, батюшка, куды! Я чай, он теперь со страху-то забился в уголок либо в лукошко и смигнуть боится. Ведь он это
так только… знамо, ребятеночки!.. Повздорили за какое слово, да давай таскать… А
то и мой смирен, куда
те смирен! — отвечал дядя Аким, стараясь, особенно в эту минуту, заслужить одобрение рыбака за свое усердие, но со всем
тем не переставая бросать беспокойные взгляды в
ту сторону, где находился Гришутка.
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон
тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким!
Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
— Тащи его сюда, Васютка, тащи скорей!
Так,
так! Держи крепче!.. Ну уж погоди, брат, я ж
те дам баню! — заключил он, выразительно изгибая густые свои брови.
— Безмятежный ты этакой! Что ты наделал! Ах ты, разбойник
такой!.. Мало тебе, окаянному! Мало! — жалобно заговорил Аким, грозно подымая левую руку, между
тем как правая рука его спешила вытащить из-за пазухи кусок лепешки, захваченный украдкою во время обеда.
Это обстоятельство мгновенно, как ножом, отрезало беспокойство старика. Всю остальную часть дня работал он
так же усердно, как утром и накануне. О случившемся не было и помину. Выходка Гришки, как уже сказано, нимало не изменила намерений старого рыбака; и хотя он ни словом, ни взглядом не обнадеживал Акима,
тем не менее, однако ж, продолжал оставлять его каждое утро у себя в доме.
К
тому же дядя Аким ясно, кажется, объяснил Глебу и Василию, что трудился над скворечницей единственно с
тем, чтобы потешить ребятишек; но ему как словно не давали веры и все-таки продолжали потешаться.
Вскоре весь дом и вся окрестность наполнились звуком
тех дудочек, которые
так искусно умел он делать.
Но горе в
том, что дети Петра были точно
так же снабжены дудками, и Глеб, не имея духу отнять у малолетних потеху, поневоле должен был выслушивать несносный визг, наполнявший избу.
С некоторых пор в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем,
такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год
тому назад Глебом на фартук жене; кроме
того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот день в доме о лепешках и помину не было.
Тайна
такого снисхождения заключалась в
том, что рыбак убеждался с каждым днем, как хорошо сделал, взяв к себе приемыша.
Иной раз целый день хлопочет подле какого-нибудь дела, суетится до
того, что пот валит с него градом, а как придет домой,
так и скосится и грохнет на лавку, ног под собой не слышит; но сколько Глеб или сын его Василий ни умудрялись, сколько ни старались высмотреть, над чем бы мог
так упорно трудиться работник, дела все-таки никакого не находили.
Со всем
тем Аким продолжал
так же усердно трудиться, как в первые дни пребывания своего в доме рыбака: прозвище «пустого человека», очевидно, было ему не по нутру.
Не знаю, прискучило ли наконец дяде Акиму слушать каждый день одно и
то же, или уж
так духом упал он, что ли, но только мало-помалу стали замечать в нем меньше усердия.
То не
так, это не
так: не в угоду, стало, пришел.
Тем бы, может статься, дело и покончилось, если б Аким не показал виду; но Аким, таивший всегда недоброжелательство к молодому парню, не выдержал: он обнаружил вдруг
такой азарт, что все, кто только ни находились при этом, даже Ванюша и его собственный Гришутка, — все покатились со смеху.
Возвращался он обыкновенно в дом рыбака измученный, усталый, с загрязненными лаптишками и разбитой поясницей, ложился тотчас же на печку, стонал, охал и
так крепко жаловался на ломоту в спине, как будто в
том месте, куда ходил получать должишки, ему должны были несколько палок и поквитались с ним, высчитав даже проценты.
То не
так, это не
так — ну, и не надыть!
Тетка Анна принялась снова увещевать его; но дядя Аким остался непоколебим в своем намерении: он напрямик объявил, что ни за что не останется больше в доме рыбака, и если поживет еще, может статься, несколько дней,
так для
того лишь, чтоб приискать себе новое место.
Изредка лишь, и
то при случае, Глеб и Василий расскажут какую-нибудь выходку «мастака-работника» (
так, смеясь, называли всегда покойника); но, слушая их, уже редко кто нахмуривал брови, — все охотно посмеивались, не выключая даже добродушной тетки Анны и приемыша, который начинал уже привыкать к новым своим хозяевам.
Со всем
тем Ваня все-таки не отставал ни на шаг от приемыша; он даже терпеливо сносил толчки и подзатыльники.
Такое необычайное снисхождение могло происходить частью оттого, что Гришка наводил страх на него, частью, и это всего вероятнее, Ваня успел уже привязаться к Гришке всею силою своего детского любящего сердца.
— Ну, а как нас вон туда — в омут понесет! Батя и
то сказывал:
так, говорит, тебя завертит и завертит! Как раз на дно пойдешь! — произнес Ваня, боязливо указывая на противоположный берег, где между кустами ивняка чернел старый пень ветлы.
Ширина больших рек действительно обманывает глаз.
Так бы вот, кажется, и переплыл; а между
тем стоит только показаться барке на поверхности воды или человеку на противоположном берегу, чтобы понять всю огромность водяного пространства: барка кажется щепкой, голос человека чуть слышным звуком достигает слуха.
— Э-э!
Так вот это ты с кем калякала! То-то, слышу я:
та,
та,
та… Отколь вы, молодцы? Как сюда попали? — сказал старик, потряхивая волосами и с улыбкою поглядывая на мальчиков.
Глеб долго смеялся над
таким предложением: он вообще терпеть не мог всего
того, что мало-мальски отклоняет работника от прямого пути и назначения.
Вся разница заключалась в
том лишь, что сын рыбака делал дело без крику и погрому, не обнаруживая ни удали, ни залихвачества; но
тем не менее дело все-таки кипело в его руках и выходило прочно.
Словом, он представлял
тот благородный, откровенный, чистый тип славянского племени, который
так часто встречается в нашем простонародье, но который, к сожалению, редко достигает полного своего развития.
Снохи лениво приподнялись и начали лениво подсоблять ей. Но
так как старушка не давала им никакого дела и, сверх
того, подымала ужаснейший крик каждый раз, как снохи прикасались только к какому-нибудь черепку,
то они заблагорассудили снова отправиться на солому.
Ваня между
тем продолжал
так же усердно трудиться. Он, казалось, весь отдался своей работе и, не подымая головы, рубил справа и слева; изредка лишь останавливался он и как бы прислушивался к
тому, что делалось на другой стороне кровли. Но Гришка работал
так тихо, что его вовсе не было слышно.
— Ну да, видно, за родным… Я не о
том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает за мной — как только пошел куда,
так во все глаза на меня и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается мне, делает он это неспроста. Думается мне: не на тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
Тут колени Вани
так сильно задрожали, что он едва удержался на ногах. Бедный парнюха хотел оправиться, сделал какое-то крайне неловкое движение, ухватился второпях за сук, сук треснул, и Ваня всею своею тяжестью навалился на куст. В
ту же секунду поблизости послышалось падение чего-то тяжелого в воду, и вслед за
тем кто-то вскрикнул.
— Ты, Ваня?.. Ах, как я испужалась! — проговорила Дуня с замешательством. — Я вот сидела тут на берегу… Думала невесть что… вскочила,
так инда земля под ногами посыпалась… Ты, я чай, слышал,
так и загремело? — подхватила она скороговоркою, между
тем как глаза ее с беспокойством перебегали от собеседника к озеру.
«
Так вон они как! Вот что. А мне и невдомек было! Знамо, теперь все пропало, кануло в воду… Что ж! Я им не помеха, коли
так… Господь с ними!» — бормотал Ваня, делая безотрадные жесты и на каждом шагу обтирая ладонью пот, который катился с него ручьями. Ночь между
тем была росистая и сырая. Но он чувствовал какую-то нестерпимую духоту на сердце и в воздухе. Ему стало
так жарко, что он принужден даже был распахнуть одежду.
Дело в
том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку за две недели до Святой: оставалась между
тем одна неделя, а они все еще не являлись.
Такое промедление было
тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку становился день ото дня опаснее. Уже поверхность ее затоплялась водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.
Не раз даже старик выходил из себя и грозил порядком проучить сына в
том случае, если со временем окажется какая-нибудь причина
такой перемены, но остался все-таки ни при чем.