— Погоди, Гришка, дай наперед задобрим хозяина. Я нарочно прикидываюсь смирнячком, — говорил Захар в оправдание того противоречия, которое усматривал приемыш между словами и поступками товарища, — сначатия задобрим, а там
покажем себя! Станет ходить по-нашенски, перевернем по-своему!
Быть может, сознание своей зависимости, безденежье, не перестававшее грызть ему сердце, сильнее еще возбуждали в нем робость: и рад бы
показать себя перед людьми, да нечем!
Неточные совпадения
Аким говорил все это вполголоса, и говорил, не мешает заметить, таким тоном, как будто относил все эти советы к
себе собственно; пугливые взгляды его и лицо
показывали, что он боялся встречи с рыбаком не менее, может статься, самого мальчика.
По обыкновению своему, он не
показал вчера только виду, но тотчас же смекнул, как выгодно оставить их у
себя в доме.
Кабы реки-то разошлись, они бы, я чай, давно
себя показали: давно бы здесь были! — подхватил он, указывая на Оку.
Он не переставал хвастать перед женою; говорил, что плевать теперь хочет на старика, в грош его не ставит и не боится настолько — при этом он
показывал кончик прута или соломки и отплевывал обыкновенно точь-в-точь, как делал Захар; говорил, что сам стал
себе хозяин, сам обзавелся семьею, сам над
собой властен, никого не уважит, и
покажи ему только вид какой, только его и знали: возьмет жену, ребенка, станет жить своей волей; о местах заботиться нечего: местов не оберешься — и не здешним чета!
Нахмуренное выражение его лица, досадливые движения ясно
показывали, что он с трудом решался признать
себя побежденным старостью и погодою.
— Эх, изменила, окаянная! — прошептал Захар, поспешно прислоняясь плечом к плечу товарища и стараясь
показать, что шарит у
себя в кармане.
Семь верст, отделявшие Сосновку от площадки, пройдены были стариком с невероятной для его лет скоростью. В этот промежуток времени он передумал более, однако ж, чем в последние годы своей жизни. Знамение креста, которым поминутно осенял
себя старик, тяжкие вздохи и поспешность, с какой старался он достигнуть своей цели, ясно
показывали, как сильно взволнованы были его чувства и какое направление сохраняли его мысли.
Аркадий с сожалением посмотрел на дядю, и Николай Петрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петрович почувствовал, что сострил неудачно, и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который накануне приходил к нему жаловаться, что работник Фома «дибоширничает» и от рук отбился. «Такой уж он Езоп, — сказал он между прочим, — всюду протестовал себя [Протестовал себя — зарекомендовал,
показал себя.] дурным человеком; поживет и с глупостью отойдет».
Но тут он почувствовал, что это именно чужие мысли подвели его к противоречию, и тотчас же напомнил себе, что стремление быть на виду,
показывать себя большим человеком — вполне естественное стремление и не будь его — жизнь потеряла бы смысл.
Неточные совпадения
Милон. Я подвергал ее, как прочие. Тут храбрость была такое качество сердца, какое солдату велит иметь начальник, а офицеру честь. Признаюсь вам искренно, что
показать прямой неустрашимости не имел я еще никакого случая, испытать же
себя сердечно желаю.
Г-жа Простакова (тихо Митрофану). Не упрямься, душенька. Теперь-то
себя и
показать.
— Никогда не спрашивал
себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он
показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче поеду в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
Теперь или никогда надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки,
показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он чувствовал даже то, что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял
себе все доводы в пользу своего решения. Он повторял
себе и слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил:
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и
покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с
собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.