Неточные совпадения
Не далее как накануне
того самого утра Благовещения, когда мы застали Акима на дороге, его почти выпроводили из Сосновки. Он домогался пасти сосновское стадо; но сколько ни охал, сколько ни плакал, сколько ни старался разжалобить своею бедностью и сиротством мальчика, пастухом его
не приняли, а сказали,
чтоб шел себе подобру-поздорову.
Трудно предположить, однако ж,
чтоб холод именно мог пробудить Глеба Савинова. Вот жар разве, ну,
то совсем другое дело! Жар, как сам он говаривал, частенько донимал его; холод же
не производил на Глеба ни малейшего действия.
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь
не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам,
чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон
тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
Дядя Аким, выбившийся из сил, готовый, как сам он говорил, уходить себя в гроб,
чтоб только Глеб Савиныч дал ему хлеб и пристанище, а мальчику ремесло, рад был теперь отказаться от всего, с
тем только,
чтоб не трогали Гришутку; если б у Акима достало смелости, он, верно, утек бы за мальчиком.
Тетка Анна принялась снова увещевать его; но дядя Аким остался непоколебим в своем намерении: он напрямик объявил, что ни за что
не останется больше в доме рыбака, и если поживет еще, может статься, несколько дней, так для
того лишь,
чтоб приискать себе новое место.
Трудно предположить, однако ж,
чтоб мальчик его лет, прожив пять зимних месяцев постоянно, почти с глазу на глаз с одними и
теми же людьми,
не сделался сообщительнее или по крайней мере
не освободился частию от своей одичалости; это дело
тем невероятнее, что каждое движение его, даже самые глаза, смотревшие исподлобья, но
тем не менее прыткие, исполненные зоркости и лукавства, обозначали в нем необычайную живость.
— То-то подгулял! Завалился спать — забыл встать! Я эвтаго
не люблю, — подхватил старик, между
тем как работник запрятывал под мышку гармонию, — я до эвтих до гулянок
не больно охоч… Там как знаешь — дело твое, а только, по уговору по нашему, я за день за этот с тебя вычту — сколько, примерно, принадлежит получить за один день, столько и вычту… У меня, коли жить хочешь, вести себя крепко, дело делай — вот что!
Чтоб я, примерно, эвтаго баловства и
не видел больше.
Чтоб вас шут взял! —
не переставал твердить Глеб, косясь с самым недоброжелательным видом на румяные пироги и пышные караваи, которые
то и дело выставлялись на досках из окон.
— Экой ты, братец мой, чудной какой, право! Чего глядеть-то? Веди, говорю, на двор: там, пожалуй, хошь с фонарем смотри. Как есть, говорю, первый сорт: Глеб Савиныч худого
не любил, у него
чтоб было самое настоящее. И
то сказать, много ли здесь увидишь, веди на двор! — пересыпал Захар, точно выбивал дробь языком.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю
не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Неточные совпадения
Да объяви всем,
чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть,
не то уж говоря,
чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело,
чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что
не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру,
чтоб он принял без денег; да скажи,
чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да
чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо
не готово.
Артемий Филиппович. Смотрите,
чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела
не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и
того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.