Неточные совпадения
В последних числах марта, в день самого Благовещения, на одной из
таких дорог, ведшей из села Сосновки к Оке, можно было встретить оборванного старика, сопровождаемого
таким же почти оборванным мальчиком. Время было раннее. Снежные холмистые скаты, обступившие дорогу, и темные сосновые леса, выглядывающие из-за холмов, только что озарились солнцем.
Требовалось ли починить телегу — он с готовностью принимался
за работу, и стук его топора немолчно раздавался по двору битых два часа; в результате оказывалось, однако ж, что Аким искромсал на целые три подводы дерева, а дела все-таки никакого не сделал — запряг прямо, как говорится, да поехал криво!
Не будь мальчика на руках у Акима, он ни
за что не предпринял бы
такого намерения: муж родственницы смолоду еще внушал ему непобедимый страх.
— А,
так ты опять
за свое, опять баловать!.. Постой, постой, вот я только крикну: «Дядя Глеб!», крикну — он те даст!
Так вот возьмет хворостину да тебя тут же на месте
так вот и отхлещет!.. Пойдем, говорю, до греха…
Такие же точно изображения наполняли подол матери; и тогда как одна рука ее поддерживала складки подола, другая брала поочередно одну птицу
за другою и высоко подбрасывала их на воздух.
Вон еще один! — продолжала она, суетясь вокруг мальчика, который, успев уже отведать жаворонка, бил, смеясь, в ладоши и жадно следил
за всеми движениями матери [Обряд этот совершается простолюдинами Тульской губернии ежегодно в утро Благовещения; в это утро (
так по крайней мере уверяет народ) прилетают жаворонки — первые возвестители тепла.
Он представлял совершеннейший тип тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к нашим столичным щеголям и возбуждает по поводу их невольный вопрос: «Чем только живы эти господа?» Парень этот, которому, мимоходом сказать, не стоило бы малейшего труда заткнуть
за пояс десяток
таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя и веселого; подле него лежало несколько кусков толстой березовой коры, из которой вырубал он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
Он повторил вчерашнюю историю свою с сосновскими мужиками и объявил, что вот
так и
так, коли не вступится теперь Глеб Савиныч, коли не взмилуется его сиротством, придется и невесть
за что приниматься.
Ну, хоть бы вот возьми он тебя,
так и
за глаза.
При этом дядя Аким, сидевший все время смирно, принялся вдруг
так сильно колотить себя в голову, что Василий принужден был схватить его
за руку.
Сосновское общество знает счет: своего не упустит; а мы всего сто целковых
за участок-то платим; каков лов,
такая и плата…
Заря только что занималась, слегка зарумянивая край неба; темные навесы, обступившие со всех сторон Глеба, позволяли ему различить бледный серп месяца, клонившийся к западу, и последние звезды, которые пропадали одна
за другою, как бы задуваемые едва заметным ветерком — предшественником рассвета. Торжественно-тихо начиналось утро; все обещало
такой же красный, солнечный день, как был накануне.
Он, например, с трудом решился бы отрезать даром,
так себе,
за здорово живешь, от хлеба, испеченного для собственного семейства.
— А я и сам не знаю,
за что, — отвечал со вздохом Ваня. — Я на дворе играл, а он стоял на крыльце; ну, я ему говорю: «Давай, говорю, играть»; а он как пхнет меня: «Я-те лукну!» — говорит,
такой серчалый!.. Потом он опять говорит: «Ступай, говорит, тебя тятька кличет». Я поглядел в ворота: вижу, ты меня не кличешь, и опять стал играть; а он опять: «Тебя, говорит, тятька кличет; ступай!» Я не пошел… что мне!.. Ну, а он тут и зачал меня бить… Я и пошел…
— И-и-и, батюшка, куды! Я чай, он теперь со страху-то забился в уголок либо в лукошко и смигнуть боится. Ведь он это
так только… знамо, ребятеночки!.. Повздорили
за какое слово, да давай таскать… А то и мой смирен, куда те смирен! — отвечал дядя Аким, стараясь, особенно в эту минуту, заслужить одобрение рыбака
за свое усердие, но со всем тем не переставая бросать беспокойные взгляды в ту сторону, где находился Гришутка.
— Безмятежный ты этакой! Что ты наделал! Ах ты, разбойник
такой!.. Мало тебе, окаянному! Мало! — жалобно заговорил Аким, грозно подымая левую руку, между тем как правая рука его спешила вытащить из-за пазухи кусок лепешки, захваченный украдкою во время обеда.
Бывало, шутливый
такой, грохочет с утра до вечера, с ребятишками возится или выйдет
за ворота скворцом позабавиться: «Эх, самец-то у меня хорош, скажет, вот разве самка бы не опростоволосилась: не сидит, шут ее знает, на яйцах!
Так, знать, ни во что пошли труды наши!» — и частенько выкинет при этом
такое коленце, что все держатся только
за бока и чуть не мрут со смеху.
Ну, что я ему дался
за скоморох
такой?
Худых каких делов
за мной не было; супротивного слова никто не слышал; не вор я, не пьяница я, не ахаверник какой:
за что ж
такая напраслина?
Тетка Анна принялась снова увещевать его; но дядя Аким остался непоколебим в своем намерении: он напрямик объявил, что ни
за что не останется больше в доме рыбака, и если поживет еще, может статься, несколько дней,
так для того лишь, чтоб приискать себе новое место.
Шумною толпой выбегают ребятишки на побелевшую улицу; в волоковые окна выглядывают сморщенные лица бабушек; крестясь или радостно похлопывая рукавицами, показываются из-за скрипучих ворот отцы и старые деды,
такие же почти белые, как самый снег, который продолжает валить пушистыми хлопьями.
Над головами их подымались со всех сторон и высоко убегали в синее небо обнаженные ветви, покрытые кое-где косматыми пучками сухих трав, принесенных на
такую высоту весеннею водою, которая затопляет луговой берег верст
за семь и более.
Как кончишь притолоки,
так и ступай! — повторил Глеб, обращаясь к сыну, который после первого наказа отца
так деятельно принялся
за работу, что только щепки летели вокруг.
— Ну да, видно,
за родным… Я не о том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает
за мной — как только пошел куда,
так во все глаза на меня и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается мне, делает он это неспроста. Думается мне: не на тебя ли старый позарился… Знамо, не
за себя хлопочет…
Тут колени Вани
так сильно задрожали, что он едва удержался на ногах. Бедный парнюха хотел оправиться, сделал какое-то крайне неловкое движение, ухватился второпях
за сук, сук треснул, и Ваня всею своею тяжестью навалился на куст. В ту же секунду поблизости послышалось падение чего-то тяжелого в воду, и вслед
за тем кто-то вскрикнул.
Дело в том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку
за две недели до Святой: оставалась между тем одна неделя, а они все еще не являлись.
Такое промедление было тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку становился день ото дня опаснее. Уже поверхность ее затоплялась водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.
За Петрушкой
такое важивалось!
— Чего зубы-то обмываете! — сказал Нефед. — С собой, знамо, нету: опасливо носить; по поште домой отослал… А вот у меня тут в Сосновке тетка есть; как пойдем, накажу ей отдать тебе, сват,
за вино… Душа вон, коли
так!
— Мудреного нет, — продолжал рыбак, — того и жди «внучка
за дедом придет» [
Так говорится о позднем весеннем снеге, который, падая на старый снег и тотчас же превращаясь в воду, просачивает его насквозь и уносит с земли.
Скотина весну чует лучше человека: уж коли весна устанавливается, идет на коренную, скотину ни
за что не удержишь в хлеве: овца ли, корова ли,
так и ревет; а выпустил из хлева, пошла по кустам рыскать — не соберешь никак!..
— Что
за притча
такая? С чего бы, значит, это? Напущено, что ли?.. Сказывают, хвороба эта — мором, кажись, звать — не сама приходит: завозит ее, говорят, лихой человек, — сказал пильщик.
Прилучилось это, вишь, впервые с каким-то мужичком, — начал он с
такою живостью, как будто вступался
за мать родную, — ехал этот мужичок с мельницы, ко двору подбирался.
Если б не мать, они подошли бы, вероятно, к самым избам никем не замеченные: семейство сидело
за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею в присутствии мужа, который со вчерашнего дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и самого Глеба — выпустила из рук кочергу, закричала пронзительным голосом: «Батюшки, идут!» — и сломя голову кинулась на двор.
Увидев жену, мать и детей, бегущих навстречу, Петр не показал особой радости или нетерпения; очутившись между ними, он начал с того, что сбросил наземь мешок, висевший
за плечами, положил на него шапку, и потом уже начал здороваться с женою и матерью; черты его и при этом остались
так же спокойны, как будто он расстался с домашними всего накануне.
В бывалое время он не простоял бы
так спокойно на одном месте; звучный голос его давно бы поставил на ноги жену и детей; все, что есть только в избе, — все пошевеливайся; все, и малый и большой, ступай на берег поглядеть, как реку ломает, и поблагодарить господа
за его милости.
Рыбак вскакивал из саней, набрасывал внакидку полушубок и выходил
за ворота;
так провел он целую ночь вплоть до рассвета.
Сумрачное расположение Глеба прошло, по-видимому, вместе с половодьем; первый «улов» был
такого рода, что нужно было только благодарить господа
за его милость. Знатно «отрыбились»!
Он сам не мог бы растолковать,
за что
так сильно ненавидел того, который, пользуясь всеми преимуществами любимого сына в семействе, был тем не менее всегда родным братом для приемыша и ни словом, ни делом, ни даже помыслом не дал повода к злобному чувству.
В эту самую минуту
за спиною Глеба кто-то засмеялся. Старый рыбак оглянулся и увидел Гришку, который стоял подле навесов, скалил зубы и глядел на Ваню
такими глазами, как будто подтрунивал над ним. Глеб не сказал, однако ж, ни слова приемышу — ограничился тем только, что оглянул его с насмешливым видом, после чего снова обратился к сыну.
— Ну, что, дьячок, что голову-то повесил? Отряхнись! — сказал Глеб, как только прошло первое движение досады. — Али уж
так кручина больно велика?.. Эх ты! Раненько, брат, кручиной забираешься… Погоди, будет время, придет и незваная, непрошеная!.. Пой, веселись — вот пока твоя вся забота… А ты нахохлился; подумаешь, взаправду несчастный какой… Эх ты, слабый, пра, слабый! Ну, что ты
за парень? Что
за рыбак? Мякина, право слово, мякина! — заключил Глеб, постепенно смягчаясь, и снова начал ухмыляться в бороду.
— Коли
за себя говоришь, ладно! О тебе и речь нейдет. А вот у тебя, примерно, дочка молодая, об ней, примерно, и говорится: было бы у ней денег много, нашила бы себе наряду всякого, прикрас всяких… вестимо, дело девичье, молодое; ведь вот также и о приданом думать надо… Не то чтобы, примерно, приданое надыть: возьмут ее и без этого, а
так, себя потешить; девка-то уж на возрасте: нет-нет да и замуж пора выдавать!..
— Не говорил я тебе об этом нашем деле по той причине: время, вишь ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до времени разговоров, и дома у меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня,
так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот что неладно маленько, дядя: очередь
за мною.
— Точно, — сказал он, — точно; слыхал я, рекрутов собирают; и не знал, что черед
за тобою, Глеб Савиныч. Ну,
так как же ты это… А? Что ж ты? — примолвил он, заботливо взглядывая на соседа.
— Какой бы он там чужак ни был — все одно: нам обделять его не след; я его не обижу! — продолжал Глеб. — Одно то, что сирота: ни отца, ни матери нету. И чужие люди, со стороны,
так сирот уважают, а нам и подавно не приходится оставлять его. Снарядить надо как следует; христианским делом рассуждать надо, по совести, как следует!
За что нам обижать его? Жил он у нас как родной, как родного и отпустим; все одно как своего бы отпустили,
так, примерно, и его отпустим…
— Ну, послушай… вот… вот что я скажу тебе, — подхватил отец, — кинем жеребий, Ваня!.. Ну
так, хошь для виду кинем!.. Кому выпадет, пущай хоть тот знает по крайности, пущай знает… что ты
за него пошел!
Живя почти исключительно материальной, плотской жизнью, простолюдин срастается,
так сказать, с каждым предметом, его окружающим, с каждым бревном своей лачуги; он в ней родился, в ней прожил безвыходно свой век; ни одна мысль не увлекала его
за предел родной избы: напротив, все мысли его стремились к тому только, чтобы не покидать родного крова.
Очутившись в нескольких шагах от отца, он не выдержал и опять-таки обернулся назад; но на этот раз глаза молодого парня не встретили уже знакомых мест: все исчезло
за горою, темный хребет которой упирался в тусклое, серое без просвета небо…
Подле него, возле ступенек крыльца и на самых ступеньках, располагалось несколько пьяных мужиков, которые сидели вкривь и вкось, иной даже лежал, но все держались
за руки или обнимались; они не обращали внимания на то, что через них шагали, наступали им на ноги или же попросту валились на них: дружеские объятия встречали того, кто спотыкался и падал; они горланили что было моченьки, во сколько хватало духу какую-то раздирательную, нескладную песню и
так страшно раскрывали рты, что видны были не только коренные зубы, но даже нёбо и маленький язычок, болтавшийся в горле.
— Что
так? Какого еще надо? Этот ли еще не работник! — сказал Старостин племянник. — Знаем мы, брат,
за что ты невзлюбил его.