Неточные совпадения
Дуня не плакала, не отчаивалась; но сердце ее замирало
от страха и
дрожали колени при
мысли, что не сегодня-завтра придется встретиться с мужем. Ей страшно стало почему-то оставаться с ним теперь с глазу на глаз. Она не чувствовала к нему ненависти, не желая ему зла, но вместе с тем не желала его возвращения. Надежда окончательно угасла в душе ее; она знала, что, кроме зла и горя, ничего нельзя было ожидать
от Гришки.
Я морщусь, но… но зачем же зубы мои начинают жевать? Животное мерзко, отвратительно, страшно, но я ем его, ем с жадностью, боясь разгадать его вкус и запах. Одно животное съедено, а я уже вижу блестящие глаза другого, третьего… Я ем и этих… Наконец ем салфетку, тарелку, калоши отца, белую вывеску… Ем все, что только попадется мне на глаза, потому что я чувствую, что только от еды пройдет моя болезнь. Устрицы страшно глядят глазами и отвратительны, я
дрожу от мысли о них, но я хочу есть! Есть!
Неточные совпадения
Передумав все это теперь и готовясь к новому бою, он почувствовал вдруг, что
дрожит, — и даже негодование закипело в нем при
мысли, что он
дрожит от страха перед ненавистным Порфирием Петровичем.
— Да, да! Странные
мысли приходят мне в голову… Случайность это или нет, что кровь у нас красная. Видишь ли… когда в голове твоей рождается
мысль, когда ты видишь свои сны,
от которых, проснувшись,
дрожишь и плачешь, когда человек весь вспыхивает
от страсти, — это значит, что кровь бьет из сердца сильнее и приливает алыми ручьями к мозгу. Ну и она у нас красная…
Бывало, сидит он в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени
от рук их то бегают, то странно
дрожат в полутьме, и странные, также полутемные
мысли роятся в голове ребенка.
От этой картины общего разгрома
дрогнуло сердце даже у Тита Горбатого, и у него в голове зашевелилась
мысль, уж ладно ли дело затеялось.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я
дрожал при
мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них глаз
от стыда.