Неточные совпадения
Свойства эти
не были, однако ж, следствием усталости или преклонности лет: три-четыре версты от Сосновки до того места,
где мы застали его, никого
не могли утомить; что ж касается до лет, ему было сорок пять, и уж никак
не более пятидесяти — возраст, в котором наши простолюдины благодаря постоянной деятельности и простой, неприхотливой жизни сохраняют крепость и силу.
Но этим еще
не довольствуется Аким: он ведет хозяина по всем закоулкам мельницы, указывает ему,
где что плохо,
не пропускает ни одной щели и все это обещает исправить в наилучшем виде. Обнадеженный и вполне довольный, мельник отправляется. Проходят две недели; возвращается хозяин. Подъезжая к дому, он
не узнает его и глазам
не верит: на макушке кровли красуется резной деревянный конь; над воротами торчит шест, а на шесте приделана скворечница; под окнами пестреет вычурная резьба…
Поднял он себе на плечи сиротинку-мальчика и снова пошел стучаться под воротами, пошел толкаться из угла в угол;
где недельку проживет,
где две — а больше его и
не держали; в деревне то же, что в городах, — никто себе
не враг.
С этого места открывалось пространство, которому, казалось, конца
не было: деревни, находившиеся верстах в двадцати за Окою, виднелись как на ладони; за ними синели сосновые леса, кой-где перерезанные снежными, блистающими линиями.
Рыбаку ли, охотнику ли требуется больше простору; к тому же и зернышко-то наше живое:
где захочет, там и водится; само в руки
не дается: поди поищи да погоняйся за ним!
Сдается мне, весна будет ранняя; еще неделя либо две такие простоят, как нонешняя, глазом
не смигнешь — задурит река; и то смотрю: отставать кой-где зачала от берегов.
Где тебе о чужих делах хлопотать, когда сам с собою
не управился!..
— И-и-и, батюшка, куды! Я чай, он теперь со страху-то забился в уголок либо в лукошко и смигнуть боится. Ведь он это так только… знамо, ребятеночки!.. Повздорили за какое слово, да давай таскать… А то и мой смирен, куда те смирен! — отвечал дядя Аким, стараясь, особенно в эту минуту, заслужить одобрение рыбака за свое усердие, но со всем тем
не переставая бросать беспокойные взгляды в ту сторону,
где находился Гришутка.
— А зачем нас туда понесет? Я чай, мы будем грести наискось… Рази ты
не видал, как брат твой Василий управляется? Вишь: река вон туда бежит, а мы вон туда станем гресть, все наискось, вон-вон, к тому месту — к дубкам,
где озеро.
Принимая в соображение шум и возгласы, раздававшиеся на дворе, можно было утвердительно сказать, что тетушка Анна и снохи ее также
не оставались праздными. Там шла своего рода работа. И
где ж видано, в самом деле, чтобы добрые хозяйки сидели сложа руки, когда до светлого праздника остается всего-навсе одна неделя!
— Нет,
не дождаться, знать, нам наших детушек… Где-то они теперь? О-ох, чует мое сердце…
На этот раз, впрочем, было из чего суетиться. Вчуже забирал страх при виде живых людей, которые, можно сказать, на ниточке висели от смерти: местами вода, успевшая уже затопить во время дня половину реки, доходила им до колен; местами приводилось им обходить проруби или перескакивать через широкие трещины, поминутно преграждавшие путь. Дороги нечего было искать: ее вовсе
не было видно; следовало идти на авось:
где лед держит пока ногу, туда и ступай.
— Эй, ребята! — снова крикнул Глеб, когда путники приблизились к месту,
где река представляла длинное озеро. — Стойте, говорят вам, стойте,
не ходите!
— Ну уж, братцы, милостив к вам господь! — продолжал Глеб, значительно подымая густые свои брови. —
Не чаял я увидеть вас на нашем берегу; на самом том месте,
где вы через воду-то проходили, вечор сосновский мельник воз увязил…
«Вот, родимый, — говорит этто она ему, — вот, говорит, я лечейка, коров лечу!» — «
Где ж ты, говорит, лечила?» — «А лечила я, говорит, у добрых у людей, да
не в пору за мной послали; захватить
не успела — весь скот передох!» Ну, посадил он это ее к себе в сани, поехал.
— Ну, вот поди ж ты! А все дохнет, братец ты мой! — подхватил пильщик. —
Не знаем, как дальше будет, а от самого Серпухова до Комарева, сами видели, так скотина и валится. А в одной деревне так до последней шерстинки все передохло, ни одного копыта
не осталось. Как бишь звать-то эту деревню? Как бишь ее, — заключил он, обращаясь к длинному шерстобиту, — ну, вот еще
где набор-то собирали… как…
Вода и льдины ходили уже поверх кустов ивняка, покрывающих дальний плоский берег; там кое-где показывались еще ветлы: верхняя часть дуплистых стволов и приподнятые кверху голые сучья принимали издали вид черных безобразных голов, у которых от страха стали дыбом волосы; огромные глыбы льда, уносившие иногда на поверхности своей целый участок зимней дороги, стремились с быстротою щепки, брошенной в поток; доски, стоги сена, зимовавшие на реке и которых
не успели перевезти на берег, бревна, столетние деревья, оторванные от почвы и приподнятые льдинами так, что наружу выглядывали только косматые корни, появлялись беспрестанно между икрами [Льдинами.
Ваня слегка отслонил его рукою и,
не повернув даже головы, продолжал смотреть в ту сторону,
где скрылось белое пятно.
При этом Глеб лукаво покосился в ту сторону,
где находился приемыш. Гришка стоял на том же месте, но уже
не скалил зубы. Смуглое лицо его изменилось и выражало на этот раз столько досады, что Глеб невольно усмехнулся; но старик по-прежнему
не сказал ему ни слова и снова обратился к сыну.
— Это опять
не твоя забота: хоша и пропил, да
не твое, — отрывисто произнес Глеб, который смерть
не любил наставлений и того менее советов и мнений молодого человека. — Укажи только, куда, примерно, пошел этот Захар,
где его найти, а уж рассуждать, каков он есть, мое дело.
— Полно, так ли? — вымолвил рыбак, устремляя недоверчивые глаза на приемыша и потом машинально, как словно по привычке, перенося их в ту сторону,
где располагалось маленькое озеро. — Коли
не приходил, мое будет дело; ну, а коли был, да ты просмотрел, заместо того чтобы ждать его, как я наказывал, рыскал
где ни на есть по берегу — тогда что?
— Знамо, здорово…
Не о том речь,
не тот, примерно, наш разговор был — вот что! Сказывал, на другой день придешь; а
где он, тот день-то?.. Парня нарочно посылал; прождал все утро; время только напрасно прошло…
Такая именно жизнь — хотя сам
не знал он,
где искать ее,
не знал даже, существует ли она, — занимала всегда мечты его.
—
Где ж тебе знать: бывают
не днем — ночью; у вас, я чай, все давно спят.
— Я… батюшка…
где?.. Я
не знаю, про что ты говоришь, — пробормотал Гришка, пятясь назад и украдкою косясь на Захара.
—
Где ж мне быть, коли
не дома?.. — оправляясь, произнес парень.
— Какие с тобой расчеты, нищий! Ты мне еще должен,
не я тебе. За две недели забрал деньги вперед, а еще расчетов требуешь… Вон, говорю, вон ступай с того места,
где стоишь!.. Ступай, говорю!
Не доводи до греха… Вон!
— Болезнь во всем во мне ходит:
где уж тут встать! — проговорил Глеб тем же отрывистым тоном. — Надо просить бога грехи отпустить!.. Нет, уж мне
не встать! Подрубленного дерева к корню
не приставишь. Коли раз подрубили, свалилось, тут, стало, и лежать ему — сохнуть… Весь разнемогся. Как есть, всего меня разломило.
По этому самому комаревские улицы были совершенно почти пусты. Во все время, как Гришка пробирался к фабрике,
где работал Захар, он
не встретил души. Изредка до слуха его доходили торопливое шлепанье по лужам, затаенный возглас или шушуканье. Раз, впрочем, наткнулся он и сшиб с ног мальчишку, перелетавшего стрелою улицу и посланного с пустым штофом к Герасиму.
Тут сидел один из ближайших приятелей Захара. Лишнее говорить, что он пользовался точно так же дружбою приемыша. То был рыжий и косой парень, но лихой и разбитной гуляка, по прозванию Семион, или Севка-Глазун. Этот Семион, или Севка, держался обычая пропивать в воскресенье все то, что зарабатывал в продолжение недели, если только
не успевал заблаговременно проигрывать заработки в три листка. В компании,
где Захар играл роль коновода, Севка был чем-то вроде есаула.
—
Где ты пропадал? Неделю
не видали… — спросил Севка.
— Да
где взять-то? Поди ж ты, в голову
не пришло, как был дома! — произнес Гришка, проклиная свою опрометчивость. — Кабы наперед знал… Куда за ними идти! Время позднее… ночь…
Несмотря на грязь и лужи, которые замедляли шаг, приятели скоро миновали луга и
не замедлили очутиться в кустах ивняка,
где скрывался челнок приемыша. Немного погодя они переехали Оку и вышли на площадку.
— Ничего: был бы топор… Заднюю доску у сундука отымем: это все единственно, как есть все на виду окажется; оно и лучше… Ключ, верно, у старухи… Заложим опосля доску-то, на место поставим — она и
не догадается. Кажись, тут был где-то топор.
—
Где уж тут, матушка!.. Я и тогда говорил тебе: слова мои
не помогут, только греха примешь! — произнес наконец старик тихим, но глубоко огорченным голосом. — Уж когда твоего старика
не послушал — он ли его
не усовещевал, он ли
не говорил ему! — меня
не послушает!.. Что уж тут!.. Я, признаться, и прежде
не видел в нем степенства; только и надежда была вся на покойника! Им только все держалось… Надо бога просить, матушка, — так и дочке скажи: бога просить надобно. Един он властен над каменным сердцем!..
Море было далеко — верст за восемьсот, или даже за целую тысячу отстояло море, — но буря ревела с такой силой, что
не было никакой возможности представить себе, чтобы находилось на земле хотя одно место,
где бы светило солнце и раскидывалось голубое, ясное небо.
— Чего тут?.. Вишь, половину уж дела отмахнули!.. Рази нам впервака: говорю, как жил этта я в Серпухове, у Григорья Лукьянова — бывало, это у нас вчастую так-то пошаливали… Одно слово: обделаем — лучше быть нельзя!.. Смотри, только ты
не зевай, делай, как, примерно, я говорил; а уж насчет, то есть, меня
не сумневайся: одно слово — Захар! Смотри же, жди
где сказано: духом буду… Ну что ж на дожде-то стоять?.. Качай! — заключил Захар, оправляя мокрые волосы, которые хлестали его по лицу.
Намерение занять место,
где лежало прежде животное, показывало, что Захар действительно уже
не в первый раз имел дело с гуртовщиками, как говорил он об этом Гришке.
Забежишь, пожалуй, в такое место,
где сам сатана редьки
не строгал: потому, выходит, зги
не видать; ночь, все единственно; и ветер к тому пуще силен: собаки
не услышишь…
— Никак Глеб
не держал скотины. Кто вас знает,
где вы ее взяли! — добавил целовальник, отворачиваясь и делая вид, будто хочет уйти.
— Нет, батюшка,
не о том прошу:
где уж тут! Самому идти надобность… Кабы ты, родной, на то время приглядел за стадом, я… что хошь тебе за это…
Надо думать, однако ж, что в некоторых случаях мимика выразительна
не меньше слов: с первым же движением Василия Дуня испустила раздирающий крик и как помешанная бросилась к тому месту,
где стояли братья.
Когда они пришли в Болотово, начинало уже смеркаться. Но сумерки замедлялись огненною багровою зарею, которая медленно потухала на западе. Надо было ждать холодной ясной ночи. Небо очистилось уже от облаков: кое-где начинали мигать звезды. На востоке, в туманном горизонте, чуть-чуть разгоралось другое зарево: то был месяц, светлый лик которого
не суждено уже было видеть Григорию… Но месяц еще
не показывался.
У дедушки Кондратия находился в Болотове один давнишний знакомый — также рыбак по ремеслу. Нельзя было миновать расспросить его о том,
где находилось тело Григория, потому что Василий ничего
не сказал об этом предмете; он знал только, что тело утопленника найдено рыбаками и находится в Болотове. С этой целью старик направился к знакомому рыбаку. Расспросив его обо всем, Кондратий вернулся к дочери и вышел с нею из Болотова, но уже в другую околицу.
Издали еще увидели они старуху, сидевшую с внучком на завалинке. Петра и Василия
не было дома: из слов Анны оказалось, что они отправились — один в Озеро, другой — в Горы; оба пошли попытать счастья,
не найдут ли рыбака, который откупил бы их место и взял за себя избы. Далее сообщала она, что Петр и Василий после продажи дома и сдачи места отправятся на жительство в «рыбацкие слободы», к которым оба уже привыкли и
где, по словам их, жизнь привольнее здешней. Старушка следовала за ними.
Переехав реку, Ваня пробирался между кустами ивняка, шел тою же самой песчаной дорожкой, усеянной мелкими раковинами, на которой, бегая когда-то с приемышем, встретил в первый раз Дуню. Немного погодя очутился он у опушки, и чуть ли
не на том месте,
где сидел тогда дедушка Кондратий.