Неточные совпадения
В последних числах марта, в
день самого Благовещения, на одной из таких дорог, ведшей из села Сосновки к Оке, можно
было встретить оборванного старика, сопровождаемого таким же почти оборванным мальчиком. Время
было раннее. Снежные холмистые скаты, обступившие дорогу, и темные сосновые леса, выглядывающие из-за холмов, только что озарились солнцем.
Если б кто-нибудь из окрестных мужиков нуждался в няньке, Аким мог бы еще как-нибудь пристроиться, но
дело в том, что окрестным мужикам нужен
был только дюжий деловой батрак.
Рыбак
был человек деятельный, расторопный — крепкий
был мужик, пустыми
делами не занимался, любил работать, любил также, чтоб и люди не тормозили рук.
Не прерываясь на этот раз охами и вздохами, которые, за отсутствием грозного Глеба Савинова,
были совершенно лишними, он передал с поразительною яркостью все свои несчастия, постигшие его чуть ли не со
дня рождения.
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли
дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные и неводок, того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему:
день рассвел — встал да
поел,
день прошел — спать пошел… Эх, вы!
Глеб провел ладонью по высокому лбу и сделался внимательнее: ему не раз уже приходила мысль отпустить сына на заработки и взять дешевого батрака. Выгоды
были слишком очевидны, но грубый, буйный нрав Петра служил препятствием к приведению в исполнение такой мысли. Отец боялся, что из заработков, добытых сыном, не увидит он и гроша. В последние три
дня Глеб уже совсем
было решился отпустить сына, но не делал этого потому только, что сын предупредил его, — одним словом, не делал этого из упрямства.
Как только приподнялся он с саней, стоявших под навесом и служивших ему ложем, первым
делом его
было взглянуть на небо.
Заря только что занималась, слегка зарумянивая край неба; темные навесы, обступившие со всех сторон Глеба, позволяли ему различить бледный серп месяца, клонившийся к западу, и последние звезды, которые пропадали одна за другою, как бы задуваемые едва заметным ветерком — предшественником рассвета. Торжественно-тихо начиналось утро; все обещало такой же красный, солнечный
день, как
был накануне.
Дел, правда, больших не
было: на всем, куда только обращались глаза, отражался строжайший порядок, каждая вещь
была прибрана и стояла на месте.
Он
был только крепковат, не любил потачки давать, любил толк во всем и
дело.
— Да что ты, в самом-то
деле, глупую, что ли, нашел какую? — нетерпеливо сказала она. — Вечор сам говорил: не чаял я в нем такого проку! Вчера всем
был хорош, а ноне никуда не годится!.. Что ты, в самом-то
деле, вертишь меня… Что я тебе! — заключила она, окончательно выходя из терпения.
— Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо
будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. — Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом
деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я пойду покуда до берега: на лодки погляжу… Что ж ты стала? — спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
Подобно ручью, который в продолжение многих верст лениво, едва заметно пресмыкался в густой и болотистой траве и который, выбежав на крутизну, делится вдруг на бесчисленное множество быстрых, журчащих потоков, дядя Аким заходил во все стороны и сделался необыкновенно деятелен: он таскал верши, собирал камыш для топлива, тесал колья, расчищал снег вокруг лодок — словом,
поспевал всюду и ни на минуту не оставался без
дела.
Это обстоятельство мгновенно, как ножом, отрезало беспокойство старика. Всю остальную часть
дня работал он так же усердно, как утром и накануне. О случившемся не
было и помину. Выходка Гришки, как уже сказано, нимало не изменила намерений старого рыбака; и хотя он ни словом, ни взглядом не обнадеживал Акима, тем не менее, однако ж, продолжал оставлять его каждое утро у себя в доме.
Шутки в сторону: скворечница
была действительно замечательна; ее островерхая крышечка, круглое окошечко, крылечко и даже пучок прутьев, живописно прикрепленный сбоку, невольно привлекали взгляды, показывая вместе с тем в строителе величайшего знатока и мастера своего
дела.
Первый
день проведен
был на дворе и весь ушел на распилку и сколачиванье дощечек; второй
день исключительно проведен
был Акимом на крыше.
Приняв в соображение усердие Акима, можно
было подумать, что он сохранил в душе своей непременную уверенность превратиться на
днях в скворца и снаряжал скворечницу для себя собственно.
С некоторых пор в одежде дяди Акима стали показываться заметные улучшения: на шапке его, не заслуживавшей, впрочем, такого имени, потому что ее составляли две-три заплаты, живьем прихваченные белыми нитками, появился вдруг верх из синего сукна; у Гришки оказалась новая рубашка, и, что всего страннее, у рубашки
были ластовицы, очевидно выкроенные из набивного ситца, купленного год тому назад Глебом на фартук жене; кроме того, он не раз заставал мальчика с куском лепешки в руках, тогда как в этот
день в доме о лепешках и помину не
было.
Со всем тем Аким продолжал так же усердно трудиться, как в первые
дни пребывания своего в доме рыбака: прозвище «пустого человека», очевидно,
было ему не по нутру.
Если спрашивали его об этом, он отвечал обыкновенно с явным неудовольствием, что
есть у него свои
дела, что идет получать какие-то должишки, или проведать идет такого-то, или же, наконец, что тот-то строго наказывал ему беспременно навестить жену и детей, и проч., и проч.
Аким ничего не ответил; он тотчас же сел за
дело, но весь этот
день был сумрачен и ни с кем слова не промолвил.
Хорошо еще, что терпеть приводилось недолго: осень
была уже на носу, чему ясным доказательством служили длинные белые волокнистые нитки тенетника, носившиеся в воздухе, а также и дикие гуси, вереницами перелетавшие каждый
день Оку.
Был один из тех ненастных, студеных
дней, какие часто встречаются к концу осени, — один из тех
дней, когда самый опытный пахарь не скажет, зима ли наступила наконец или все еще продолжается осень.
Он и сам бы сходил — погода ни в каком случае не могла
быть ему помехой, — но пожалел времени; без всякого сомнения, плохой его работник не мог провести
день с тою пользою для дома, как сам хозяин.
В этот вечер много
было смеху, к совершенному неудовольствию тетки Анны, которая не переставала вздыхать и ухаживать за своим родственником. Но веселое расположение Глеба превратилось, однако ж, в беспокойство, когда увидел он на другой
день, что работник его не в шутку разнемогся.
«Вот скучали, хлопот не
было, — думал рыбак, — вот теперь и возись поди! Что станешь с ним делать, коли он так-то у меня проваляется зиму? И диковинное это
дело, право, какой человек такой: маленько дождем помочило — невесть что сделалось, весь распался, весь разнедужился… Эх! Я и прежде говорил: пустой человек — право, пустой человек!»
Оно в самом
деле так и
было.
Наконец после трех
дней бесполезного шарканья по всем возможным закоулкам затерянные предметы
были найдены между грядами огорода, куда, очевидно, забросила их чья-нибудь озорная рука, потому что ни тетка Анна, ни домашние ее не думали даже заходить в огород.
В самом
деле, посреди слабого шелеста насекомых раздался вдруг тоненький-тоненький голосок. Голос, приближавшийся постепенно,
напевал песню.
Тут удаль приемыша несколько поугомонилась; он
был, однако ж, ловок и сметлив и скоро понял
дело.
«Чтой-то за парень! Рослый, плечистый, на все руки и во всякое
дело парень! Маленечко вот только бычком смотрит, маленечко вороват, озорлив, — ну, да не без этого! И в хорошем хлеву мякина
есть. И то сказать, я ведь потачки не дам: он вороват, да и я узловат! Как раз попотчую из двух поленцев яичницей; а парень ловкий, нече сказать, на все руки парень!»
— Куды затормошился? Эвона! Рази я говорю: теперь ступай! Успеешь еще десять раз сбегать: время терпит. Наперед всего покончи
дело с рамами и притолоками, тогда и ступай… Немного далече, к ночи домой
поспеешь…
Крику и шуму
было даже более, чем в продолжение
дня.
Принимая в соображение шум и возгласы, раздававшиеся на дворе, можно
было утвердительно сказать, что тетушка Анна и снохи ее также не оставались праздными. Там шла своего рода работа. И где ж видано, в самом
деле, чтобы добрые хозяйки сидели сложа руки, когда до светлого праздника остается всего-навсе одна неделя!
Дело в том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку за две недели до Святой: оставалась между тем одна неделя, а они все еще не являлись. Такое промедление
было тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку становился
день ото
дня опаснее. Уже поверхность ее затоплялась водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.
Был именно один из тех сырых, сумрачных
дней, которые ускоряют оттепель лучше самого яркого солнца.
— Шут их знает, чего они там замешкали! — говорил он обыкновенно в ответ на скорбные возгласы баб, которые, выбежав за ворота и не видя Петра и Василия, обнаруживали всякий раз сильное беспокойство. — Ведь вот же, — продолжал он, посматривая вдаль, —
дня нет, чтобы с той стороны не
было народу… Валом валит! Всякому лестно, как бы скорее домой
поспеть к празднику. Наших нет только… Шут их знает, чего они там застряли!
— Должно
быть, с
делами не справились. Бог даст, придут.
«Женится — слюбится (продолжал раздумывать старый рыбак). Давно бы и
дело сладили, кабы не стройка, не новая изба… Надо, видно,
дело теперь порешить. На Святой же возьму его да схожу к Кондратию: просватаем, а там и
делу конец! Авось
будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более и скучает он, что один, без жены, живет: таких парней видал я не раз! Сохнут да сохнут, а женил, так и беда прошла. А все вот так-то задумываться не с чего… Шут его знает! Худеет, да и полно!.. Ума не приложу…»
В самом
деле, на той стороне Оки виднелись люди. Хотя они казались ничуть не больше мизинца, однако ж по движению их ясно можно
было заключить, что они высматривали удобопроходимые места и готовились спуститься на реку.
На этот раз, впрочем,
было из чего суетиться. Вчуже забирал страх при виде живых людей, которые, можно сказать, на ниточке висели от смерти: местами вода, успевшая уже затопить во время
дня половину реки, доходила им до колен; местами приводилось им обходить проруби или перескакивать через широкие трещины, поминутно преграждавшие путь. Дороги нечего
было искать: ее вовсе не
было видно; следовало идти на авось: где лед держит пока ногу, туда и ступай.
На берегу между тем воцарилось глубокое молчание: говорили одни только глаза, с жадным любопытством следившие за каждым движением смельчаков, которые с минуты на минуту должны
были обломиться, юркнуть на
дно реки и «отведать водицы», как говорил Глеб.
— Об
делах не раздобаривал: наказывал только кланяться! — сказал Нефед. — Ну, что ж мы, братцы, стали? — добавил он, приподняв
пилу. — Пойдем к избам! Сват Глеб не поскупится соломой: даст обложить лаптишки.
— Знамое
дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит; в другие годы в это время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи
были морозы — лед-то добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
Дело было к вечеру, маленечко примеркать стало.
Оба так усердно заняты
были своим
делом, что, казалось, не слушали разговора. Этот короткий, но проницательный взгляд, украдкою брошенный старым рыбаком на молодых парней, высказал его мысли несравненно красноречивее и определеннее всяких объяснений; глаза Глеба Савинова, обратившиеся сначала на сына, скользнули только по белокурой голове Вани: они тотчас же перешли к приемышу и пристально на нем остановились. Морщины Глеба расправились.
— Полно вам, вставай! Вишь, замораживать начинает:
дело идет к вечеру. Надо к ночи
поспеть в Сосновку… Ну, ну!
Всю остальную часть
дня Глеб не
был ласковее со своими домашними. Каждый из них судил и рядил об этом по-своему, хотя никто не мог дознаться настоящей причины, изменившей его расположение. После ужина, когда все полегли спать, старый рыбак вышел за ворота — поглядеть, какая
будет назавтра погода.
— А господь его ведает! Со вчерашнего
дня такой-то стал… И сами не знаем, что такое. Так вот с дубу и рвет! Вы, родные, коли
есть что на уме, лучше и не говорите ему. Обождите маленько. Авось отойдет у него сердце-то… такой-то бедовый, боже упаси!
Он сам не мог бы растолковать, за что так сильно ненавидел того, который, пользуясь всеми преимуществами любимого сына в семействе,
был тем не менее всегда родным братом для приемыша и ни словом, ни
делом, ни даже помыслом не дал повода к злобному чувству.