Неточные совпадения
Требовалось ли починить телегу — он с готовностью принимался за работу, и стук его топора немолчно раздавался по двору битых два часа; в результате оказывалось, однако ж,
что Аким искромсал на целые три подводы дерева,
а дела все-таки никакого не сделал — запряг прямо, как говорится, да поехал криво!
Жаль только,
что слова его никогда не соответствовали делу: наговорил много, да толку мало — ни дать ни взять, как пузырь дождевой: вскочил — загремел,
а лопнул — и стало ничего!
Но этим еще не довольствуется Аким: он ведет хозяина по всем закоулкам мельницы, указывает ему, где
что плохо, не пропускает ни одной щели и все это обещает исправить в наилучшем виде. Обнадеженный и вполне довольный, мельник отправляется. Проходят две недели; возвращается хозяин. Подъезжая к дому, он не узнает его и глазам не верит: на макушке кровли красуется резной деревянный конь; над воротами торчит шест,
а на шесте приделана скворечница; под окнами пестреет вычурная резьба…
Поднял он себе на плечи сиротинку-мальчика и снова пошел стучаться под воротами, пошел толкаться из угла в угол; где недельку проживет, где две —
а больше его и не держали; в деревне то же,
что в городах, — никто себе не враг.
А? — вымолвил дядя Аким с таким выражением, которое ясно показывало,
что он скорее удивлялся выходке баловня,
чем сердился на него.
— Э, э! Теперь так вот ко мне зачал жаться!..
Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом лицо и как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался,
а? Как услышал чужой голос, так ластиться стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься… Ну, смотри же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил он увещевательным голосом. — Станешь баловать, худо будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и, пропадешь — совсем пропадешь… так-таки и пропадешь… как есть пропадешь!..
— Здравствуй, сватьюшка!.. Ну-ну, рассказывай, отколе? Зачем?.. Э, э, да ты и парнишку привел! Не тот ли это, сказывали,
что после солдатки остался… Ась? Что-то на тебя, сват Аким, смахивает… Маленько покоренастее да поплотнее тебя будет,
а в остальном — весь, как есть, ты! Вишь, рот-то… Эй, молодец,
что рот-то разинул? — присовокупил рыбак, пригибаясь к Грише, который смотрел на него во все глаза. — Сват Аким, или он у тебя так уж с большим таким ртом и родился?
—
Что ж так? Секал ты его много,
что ли?.. Ох, сват, не худо бы, кабы и ты тут же себя маненько, того… право слово! — сказал, посмеиваясь, рыбак. — Ну, да бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку, ни свет ни заря, пожаловал,
а? Чай, все худо можется, нездоровится… в людях тошно жить… так стало тому и быть! — довершил он, заливаясь громким смехом, причем верши его и все туловище заходили из стороны в сторону.
А чего бы, кажись, ему отнекиваться?
Ты ему свое,
а он те свое, — произнес он, поворачивая к гостю свое смуглое недовольное лицо, — как заберет
что в голову, и не сговоришь никак!
А с
чего устал-то? — полунебрежно-полупрезрительно возразил рыбак.
—
Чего ж ты, сватьюшка? Садись, придвигайся! — весело сказал Глеб, постукивая ложкою о край чашки. — Может статься, наши хозяйки — прыткие бабы,
что говорить! — тебя уж угостили?
А?
— Ну, так
что ж ты ломаешься, когда так? Ешь! Али прикажешь в упрос просить? Ну,
а парнишку-то! Не дворянский сын: гляденьем сыт не будет; сажай и его!
Что, смотрю, он у тебя таким бычком глядит, слова не скажет?
— Как нам за тебя бога молить! — радостно воскликнул Аким, поспешно нагибая голову Гришки и сам кланяясь в то же время. — Благодетели вы, отцы наши!..
А уж про себя скажу, Глеб Савиныч, в гроб уложу себя, старика. К какому делу ни приставишь, куда ни пошлешь,
что сделать велишь…
Покуда недостатка не вижу: сводим концы с концами;
а что далее будет — темный человек: не узнаешь…
— Ну,
а работнику ты,
что ли, из своей мошны станешь платить?
—
А вот хошь бы дядюшка Аким; сам говорит: из-за хлеба иду.
Чем он тебе не по нраву пришел? Года его нестарые…
— Полно, сват,
что пустое говорить! Года твои точно не старые, да толку в том мало! С
чего ж тебя никто не держит-то,
а?
— То-то,
что нет, Глеб Савиныч, — подхватил Аким. — Придешь: «Нет, говорят, случись неравно
что, старому человеку как словно грешно поперек сделать;
а молодому-то и подзатыльничка дашь — ничего!» Молодых-то много добре развелось нынче, Глеб Савиныч, — вот
что! Я ли рад на печи лежать: косить ли, жать ли, пахать ли, никогда позади не стану!
— Ну,
а ты-то
что ж, сват? Пойдешь и ты с нами? — принужденно сказал Глеб, поворачиваясь к Акиму, который стоял с поднятою рукой и открытым ртом. — Все одно: к ночи не поспеешь в Сосновку, придется здесь заночевать…
А до вечера время много; бери топор… вон он там, кажись, на лавке.
«С начатия-то тебя как словно маненько и пощипывает;
а там ничего, нуждушки мало! С холоду-то, знамо, человек крепнет», — утверждал всегда старый рыбак. И
что могла, в самом деле, значить стужа для человека, который в глубокую осень, в то время как Ока начинала уже покрываться салом и стынуть, проводил несколько часов в воде по пояс!
— Вижу, за водой, — сказал он, посмеиваясь, — вижу. Ну,
а сноха-то
что ж?
А? Лежит тем временем да проклажается, нет-нет да поохает!.. Оно
что говорить: вестимо, жаль сердечную!.. Ну, жаль не жаль,
а придется ей нынче самой зачерпнуть водицы… Поставь ведра, пойдем: надо с тобой слова два перемолвить.
—
А там пущай идет, куда путь лежит… Вишь,
что забрал в голову: возьми его в работники!
— Да
что ты, в самом-то деле, глупую,
что ли, нашел какую? — нетерпеливо сказала она. — Вечор сам говорил: не чаял я в нем такого проку! Вчера всем был хорош,
а ноне никуда не годится!..
Что ты, в самом-то деле, вертишь меня…
Что я тебе! — заключила она, окончательно выходя из терпения.
— Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай,
а лишнего не болтай… Узнаю, худо будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. — Вот уж и солнышко!
Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их.
А я пойду покуда до берега: на лодки погляжу…
Что ж ты стала? — спросил Глеб, видя,
что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
— Эк ее!.. Фу ты, дура баба!..
Чего ж тебе еще? Сказал возьму, стало тому и быть…
А я думал, и невесть
что ей втемяшилось… Ступай…
—
А! Сват Аким, здорово! — сказал рыбак, появляясь в сенях. —
Что вы тут делаете?..
Чего это он у тебя, слышу я, не хочет,
а? — промолвил он, взглядывая на мальчика, который остолбенел и побледнел как известь.
— Да
чего ж он не хочет-то?
А?.. Иду, слышу: не хочу да не хочу!..
Чего не хочу?
А?
Но зато войдите-ка во двор семьянистого, делового, настоящего хозяина, взгляните-ка на работу, которую предназначает он для себя собственно: тут уж на всем лежит печать прочности и долговечности, соединенные с расчетом строжайшей, мудрой экономии; здесь каждым ударом топора управляло уже, по-видимому, сознание,
что требуется сделать дело хорошо,
а не кое-как!
— Ну, хорошо, — возразил Глеб, — он тебя поколотил; ну,
а ты
что?
—
А я и сам не знаю, за
что, — отвечал со вздохом Ваня. — Я на дворе играл,
а он стоял на крыльце; ну, я ему говорю: «Давай, говорю, играть»;
а он как пхнет меня: «Я-те лукну!» — говорит, такой серчалый!.. Потом он опять говорит: «Ступай, говорит, тебя тятька кличет». Я поглядел в ворота: вижу, ты меня не кличешь, и опять стал играть;
а он опять: «Тебя, говорит, тятька кличет; ступай!» Я не пошел…
что мне!.. Ну,
а он тут и зачал меня бить… Я и пошел…
—
А должно быть, шустер твой мальчишка-то, сват Аким, не тебе чета! — начал Глеб, снова принимаясь за работу. — Вишь, как отделал моего парня-то… Да и лукав же, видно, даром от земли не видок: «Поди, говорит, тятька зовет!» Смотри, не напроказил бы там
чего.
Как ни ошеломлен был Глеб, хотя страх его прошел вместе с опасностью, он тотчас же смекнул,
что Аким, запуганный случившимся, легко мог улизнуть вместе с мальчиком;
а это, как известно, не входило в состав его соображений: мальчику можно задать таску и раз навсегда отучить его баловать, — выпускать его из рук все-таки не след.
Иной раз целый день хлопочет подле какого-нибудь дела, суетится до того,
что пот валит с него градом,
а как придет домой, так и скосится и грохнет на лавку, ног под собой не слышит; но сколько Глеб или сын его Василий ни умудрялись, сколько ни старались высмотреть, над
чем бы мог так упорно трудиться работник, дела все-таки никакого не находили.
—
А вот
чем, матушка, — отвечал Аким с горькою усмешкою и всегда вздыхал при этом, — вот
чем: старость наслал, матушка.
— Послушай-ка, сват, — сказал Глеб, потерявший наконец терпение, —
что ж ты это, в самом деле,
а?
На это я тебе скажу вот еще какое слово: когда хочешь жить у меня, работай — дома живу, как хочу,
а в людях как велят;
а коли нелюбо, убирайся отселева подобру-поздорову… вот
что!
Хорошо еще,
что терпеть приводилось недолго: осень была уже на носу,
чему ясным доказательством служили длинные белые волокнистые нитки тенетника, носившиеся в воздухе,
а также и дикие гуси, вереницами перелетавшие каждый день Оку.
Никто не ждал от него скорого возвращения: все знали очень хорошо,
что дядя Аким воспользуется случаем полежать на печи у соседа и пролежит тем долее и охотнее,
что дорога больно худа и ветер пуще студен. Никто не помышлял о нем вплоть до сумерек; но вот уже и ночь давно наступила,
а дядя Аким все еще не возвращался. Погода между тем становилась хуже и хуже; снег, превратившийся в дождь, ручьями лил с кровель и яростно хлестал в окна избы; ветер дико завывал вокруг дома, потрясая навесы и раскачивая ворота.
— Ну, есть о
чем крушиться! Эх ты… глупый, глупый! Ну,
а ты о
чем? — спросил он, поворачиваясь к сыну.
Поди-ка таскайся с нею по базарам, прикидывайся к ценам: сегодня берем живьем, завтра давай мерзлую,
а тронуло мало-мальски теплом — пошел ни с
чем.
—
А вот
что, — возразил с живостию Гришка, — мы пойдем на озеро к дедушке Кондратию: он нас перевезет.
Это первое;
а хуже всего то,
что зачитался: ум за разум зашел — вот
что!..
— Перелезай на ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра
чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози руки!..
А я тем временем схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь в сени.
— Ну,
а вы-то
что ж, касатушки?