Неточные совпадения
Злой ноябрьский ветер, налетая на него, трепал жидкие волосы большелобой головы, поднимал до колен рубаху, открывая ноги,
толстые и гладкие, как бутылки, обросшие желтоватым пухом, и показывал, что на этом человеке нет штанов.
Сверкали голые икры,
толстые, круглые колени, трясся живот и дряблые щеки; округлив свой сомовый рот, человек вытянул губы трубою и пыхтел...
Кружится солома, мочало, катаются колесики стружек, и в кругу хлама, как бы играя с ним, грузно прыгал, шлепая галошами по мелкому булыжнику,
толстый странный человек, — прыгал, хлябая сырым, жирным телом, и фыркал...
Но солдат был порядочный ротозей, и однажды, когда я читал «Сказку о трех братьях»
Толстого, [«Сказка об Иване-дураке и его двух братьях».] за плечом у меня раздалось лошадиное фырканье Семенова, протянулась его маленькая, пухлая рука, схватила книжку, и — не успел я опомниться — как он, помахивая ею, пошел к печи, говоря на ходу...
Его
толстое лицо расплылось в мягкой, полусонной улыбке, серый глаз ожил, смотрит благожелательно, и весь он какой-то новый. За ним стоит широкоплечий мужик, рябой, с большими усами, обритой досиня бородою и серебряной серьгой в левом ухе. Сдвинув набекрень шапку, он круглыми, точно пуговицы, оловянными глазами смотрит, как свиньи толкают хозяина, и руки его, засунутые в карманы поддевки, шевелятся там, тихонько встряхивая полы.
Боров ткнул его рылом в бок — Семенов покачнулся на ящике и сладостно захохотал, встряхивая рыхлое тело и сморщив лицо так, что его разные глаза утонули в
толстых складках кожи.
И всё так же тихо, но очень торопливо ворочая
толстым языком, он стал рассказывать, поблескивая милыми глазами...
Когда человек валился на землю — хозяин визжал особенно громко и радостно, хлопая себя руками по
толстым, как у женщины, бедрам, захлебываясь смехом.
Я пошел к хозяину: он только что проснулся,
толстое лицо было измято и серо, мокрые волосы гладко прилизаны к буграм неправильного черепа; он сидел за столом, широко расставив ноги, длинная розовая рубаха натянулась на коленях, и в ней, как в люльке, лежал дымчатый кот.
Из сумрака, из угла откуда-то лениво выплыл Егор, с трубкой в зубах; вспыхивая, огонь освещал его темное лицо, наскоро вытесанное из щелявой и суковатой доски; блестела серьга в
толстой мочке красного уха.
Ткнул себя коротким,
толстым пальцем в лоб и, вздохнув, объяснил...
Он говорил тихонько, потом, кинув осторожный взгляд под стол, где храпел пекарь, сел рядом со мною, на мешок муки, взял книгу из рук у меня, закрыл ее и, положив на
толстое колено свое, прижал ладонью.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, —
толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Жарко пылают дрова в печи, я сижу пред нею рядом с хозяином, его
толстый живот обвис и лежит на коленях, по скучному лицу мелькают розовые отблески пламени, серый глаз — точно бляха на сбруе лошади, он неподвижен и слезится, как у дряхлого нищего, а зеленый зрачок все время бодро играет, точно у кошки, живет особенной, подстерегающей жизнью. Странный голос, то — высокий по-женски и ласковый, то — сиплый, сердито присвистывающий, сеет спокойно-наглые слова...
А молчаливый, замкнутый Осип Шатунов подходил ко мне все ближе, смелее. При встречах один на один его невидные, угрюмые глазки мягко вспыхивали,
толстые губы медленно растягивались в широкую улыбку, преображая скуластое, каменное лицо.
Звали ее Софья Плахина, была она
толстая, краснощекая и вся какая-то сборная — как будто ее наскоро слепили из разных, не идущих друг ко другу частей.
— Пузатый дурак! Совсем как Семенов, —
толстый, злой и глупый!
Дрова были сырые, горели натужно, шипя и выпуская кипучую слюну, обильный, сизый дым. Желто-красный огонь трепетно обнимал
толстые плахи и злился, змеиными языками лизал кирпич низкого свода, изгибаясь, тянулся к челу, а дым гасил его, — такой густой, тяжелый дым…
Счистив осторожно вырванные волосы с
толстых пальцев хозяина, Егор скатал их ладонями в шарик и спрятал в карман цветистого жилета. Как всегда, лицо его деревянно и глаза мертвы, только осторожные и все-таки неверные движения давали понять, что он сильно пьян.