Весёлое солнце весны ласково
смотрело в окна, но жёлтые стены больницы казались ещё желтее. При свете солнца на штукатурке выступали какие-то пятна, трещины. Двое больных, сидя на койке, играли в карты, молча шлёпая ими. Высокий, худой мужчина бесшумно расхаживал по палате, низко опустив забинтованную голову. Было тихо, хотя откуда-то доносился удушливый кашель, а в коридоре шаркали туфли больных. Жёлтое лицо Якова было безжизненно, глаза его смотрели тоскливо.
Неточные совпадения
Ночь… Тошно! Сквозь тусклые стёкла
окнаМне
в комнату луч свой бросает луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой, холодной стене,
На клочьях оборванных, грязных обой.
Сижу я,
смотрю и молчу, всё молчу…
И спать я совсем, не хочу…
В трактире Илья сел под
окном. Из этого
окна — он знал — было видно часовню, рядом с которой помещалась лавка Полуэктова. Но теперь всё за
окном скрывала белая муть. Он пристально
смотрел, как хлопья тихо пролетают мимо
окна и ложатся на землю, покрывая пышной ватой следы людей. Сердце его билось торопливо, сильно, но легко. Он сидел и, без дум, ждал, что будет дальше.
Они
смотрели друг на друга
в упор, и Лунёв почувствовал, что
в груди у него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё
в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из
окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и
смотрели беспокойно.
В окно смотрело апрельское солнце, освещая давно не метеный пол. Всё
в подвале было неприбрано, нехорошо и тоскливо, точно после покойника.
Стоя пред
окном, он, нахмурив брови,
смотрел в сад, там,
в сумраке, тихо шевелились кусты бузины и тонкие, как бечёвки, ветви берёзы качались
в воздухе.
— раздавалось за стеной. Потом околоточный густо захохотал, а певица выбежала
в кухню, тоже звонко смеясь. Но
в кухне она сразу замолчала. Илья чувствовал присутствие хозяйки где-то близко к нему, но не хотел обернуться
посмотреть на неё, хотя знал, что дверь
в его комнату отворена. Он прислушивался к своим думам и стоял неподвижно, ощущая, как одиночество охватывает его. Деревья за
окном всё покачивались, а Лунёву казалось, что он оторвался от земли и плывёт куда-то
в холодном сумраке…
— Развёл бы я кур!.. — сладко прищуривая глаза, говорил он. — Всех пород: брамапутр, кохинхин, цыцарок, индюшек… И — павлина! Хорошо, чёрт возьми, сидеть у
окна в халате, курить папиросу и
смотреть, как по двору, распустя хвост зонтом, твой собственный павлин ходит! Ходит эдаким полицеймейстером и ворчит: брлю, брлю, брлю!
Самовар уныло курлыкал и посвистывал. Сквозь стекло
окна и кисею занавески
в лицо Ильи тускло
смотрело небо, и звёзды на нём были едва видны.
В блеске звёзд небесных всегда есть что-то беспокойное…
Облокотясь на подоконник, он
смотрел на освещённые
окна против себя со злобой, с буйным негодованием и думал, что хорошо бы выйти на улицу и запустить
в одно из
окон булыжником.
Теперь он отвернулся от
окна и
смотрел в лицо Терентия. Горбун, чмокая губами, долго искал слова, чтобы возразить, и, найдя его, внушительно выговорил...
Околоточный сел за стол и начал что-то писать, полицейские стояли по бокам Лунёва; он
посмотрел на них и, тяжело вздохнув, опустил голову. Стало тихо, скрипело перо на бумаге, за
окнами ночь воздвигла непроницаемо чёрные стены. У одного
окна стоял Кирик и
смотрел во тьму, вдруг он бросил револьвер
в угол комнаты и сказал околоточному...
Неточные совпадения
—
Посмотрите, — сказал полковник, глядя
в окно, — какая публика собралась вас слушать. — Действительно, под
окнами собралась довольно большая толпа.
Она
смотрела мимо дамы
в окно на точно как будто катившихся назад людей, провожавших поезд и стоявших на платформе.
— Поди
посмотри, чего надо. Какая-то барыня, — сказал Капитоныч, еще не одетый,
в пальто и калошах, выглянув
в окно на даму, покрытую вуалем, стоявшую у самой двери.
В карете дремала
в углу старушка, а у
окна, видимо только что проснувшись, сидела молодая девушка, держась обеими руками за ленточки белого чепчика. Светлая и задумчивая, вся исполненная изящной и сложной внутренней, чуждой Левину жизни, она
смотрела через него на зарю восхода.
«Пятнадцать минут туда, пятнадцать назад. Он едет уже, он приедет сейчас. — Она вынула часы и
посмотрела на них. — Но как он мог уехать, оставив меня
в таком положении? Как он может жить, не примирившись со мною?» Она подошла к
окну и стала
смотреть на улицу. По времени он уже мог вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать, когда он уехал, и считать минуты.