Неточные совпадения
— Что ты? Что!.. — испуганно шептал дядя, хватая его руками. Илья отталкивал его и
со слезами в голосе, с тоской и ужасом
говорил...
Я тебя…» — он увидал, что Яков жалобно плачет, облокотясь на стол, а Маша стоит около него и
говорит тоже
со слезами в голосе...
— Н-да… Коли сам, так — ладно! Ну, скажу я тебе вот что: больше ты
со мной, хозяином твоим — понимаешь? — хозяином! —
говорить так не смей! Запомни! Пошёл на своё место…
Память Ильи вызвала из прошлого образ деда Еремея. Старик
говорил, потрясая головой,
со слезами на щеках...
— Не верил я, — думал,
со зла
говорят, из зависти. Потом — стал верить… А коли и ты, — значит…
Ему нравилась в ней бережливость, любовь к чистоте, уменье
говорить обо всём и держаться
со всеми независимо, даже гордо.
— А-а! Обиделся ты, — так! Ну, мне не до того теперь… Вот что: вызовет тебя следователь, станет расспрашивать, когда ты
со мной познакомился, часто ли бывал, —
говори всё, как было, по правде… всё подробно, — слышишь?
И философ сделал такую гримасу, точно обжёгся чем-то горячим. Лунёв смотрел на товарища как на чудака, как на юродивого. Порою Яков казался ему слепым и всегда — несчастным, негодным для жизни. В доме
говорили, — и вся улица знала это, — что Петруха Филимонов хочет венчаться
со своей любовницей, содержавшей в городе один из дорогих домов терпимости, но Яков относился к этому с полным равнодушием. И, когда Лунёв спросил его, скоро ли свадьба, Яков тоже спросил...
Он забегал по комнате, снимая
со стен одежду, и бросал её Илье, быстро и тревожно продолжая
говорить о том, как его били в молодости…
— «Опротивела душе моей жизнь моя, предамся печали моей, буду
говорить в горести души моей. Скажу богу: не обвиняй меня, скажи мне, за что ты
со мной борешься? Хорошо ли для тебя, что ты угнетаешь, что ты презираешь дело рук твоих…»
— Да-а! —
со вздохом ответил Яков. — И похворать не удастся мне, сколько хочется… Вчера опять отец был. Дом,
говорит, купил. Ещё трактир хочет открыть. И всё это — на мою голову…
— Что-о? «Вы»? Да он ревнивый!.. — с удовольствием воскликнула женщина и,
со смехом вскочив с кровати, стала занавешивать окно,
говоря: — Ревнивый — это хорошо! Ревнивые любят страстно…
Илья давно не видел её и теперь смотрел на Матицу
со смесью удовольствия и жалости. Она была одета в дырявое платье из бумазеи, её голову покрывал рыжий от старости платок, а ноги были босы. Едва передвигая их по полу, упираясь руками в стены, она медленно ввалилась в комнату Ильи и грузно села на стул,
говоря сиплым, деревянным голосом...
Он всегда торопился домой, а если Илья уговаривал его посидеть, Павел
со смущённой улыбкой
говорил...
— Ты
со мной не
говори, Илья… — вновь спокойно и негромко сказал Павел. — Верь — не верь, но меня не дразни… Меня судьба довольно дразнит…
«Людей много, и каждый норовит пользоваться чем-нибудь от другого. А ей — какая польза брать под свою защиту Машутку, Веру?.. Она — бедная. Чай, каждый кусок в доме-то на счету… Значит, очень добрая… А
со мной
говорит эдак… Чем я хуже Павла?»
Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения
со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный
со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
И сторож летит еще на лестнице за мною
со щеткою: «Позвольте, Иван Александрович, я вам,
говорит, сапоги почищу».
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки
говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то
со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
— Так
говорили глуповцы и
со слезами припоминали, какие бывали у них прежде начальники, всё приветливые, да добрые, да красавчики — и все-то в мундирах!
Наконец, однако, сели обедать, но так как
со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал
говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.