Двое присяжных — Додонов и его сосед, рыжий, бритый человек, — наклонив друг к другу головы, беззвучно шевелили губами, а глаза их, рассматривая девушку, улыбались. Петруха Филимонов подался всем телом вперёд, лицо у него ещё более покраснело, усы шевелились. Ещё некоторые из присяжных смотрели
на Веру, и все — с особенным вниманием, — оно было понятно Лунёву и противно ему.
Неточные совпадения
— А ты не вспоминай, — сказала
Вера, наклонив голову над столом. Илья взглянул
на неё и увидал, что уши у неё красные.
— Жаль! — спокойно кинула женщина, отвернулась от Ильи и заговорила, обращаясь к
Вере: — Знаешь, — была я вчера у всенощной в девичьем монастыре и такую там клирошанку видела — ах! Чудная девочка… Стояла я и всё смотрела
на неё, и думала: «Отчего она ушла в монастырь?» Жалко было мне её…
Он вынес из больницы что-то по-новому тяжёлое, мрачный образ этого человека глубоко врезался в память. Увеличилось ещё одним количество людей, обиженных жизнью. Он хорошо запомнил слова сторожа и переворачивал их
на все лады, стараясь понять их смысл. Они мешали ему, возмущая глубину его души, где хранил он свою
веру в справедливость бога.
Она внимательно и серьёзно смотрела
на его красивое, взволнованное лицо, потихоньку пытаясь освободить свою руку из его пальцев. Но он рассказывал ей о
Вере, о Павле, рассказывал горячо, с, увлечением. И сильно встряхивал её руку и говорил...
«Людей много, и каждый норовит пользоваться чем-нибудь от другого. А ей — какая польза брать под свою защиту Машутку,
Веру?.. Она — бедная. Чай, каждый кусок в доме-то
на счету… Значит, очень добрая… А со мной говорит эдак… Чем я хуже Павла?»
В этой же газете, в справочном отделе, он прочитал, что
на двадцать третье сентября в окружном суде назначено к слушанию дело по обвинению
Веры Капитановой в краже. Злорадное чувство вспыхнуло в нём, и, мысленно обращаясь к Павлу, он сказал...
Проснувшись утром через день, он увидал
на отрывном календаре чёрную цифру двадцать три и… вспомнил, что сегодня судят
Веру.
Привели
Веру: она стояла за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке. Золотая прядь волос лежала
на её левом виске, щека была бледная, губы плотно сжаты, и левый глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел
на Громова.
Лунёв взглянул
на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял в руках шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, — и
Веру, и судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго…
— Признаю, — сказала
Вера. Голос её задребезжал, и звук его был похож
на удар по тонкой чашке, в которой есть трещина.
— Ничто не заставляло, — ответила
Вера, глядя
на судей.
— Ничего вам не известно, — сказала
Вера. Она повернула к нему голову и, строго взглянув
на него, продолжала сердито, с неудовольствием в голосе: — Ничего я вам не рассказывала…
Цель этой разнообразной и упорной работы сводилась к тому, чтоб воспитать русского обывателя европейцем и чтоб молодежь могла противостоять морально разрушительному влиянию людей, которые, грубо приняв
на веру спорное учение Маркса, толкали студенчество в среду рабочих с проповедью анархизма.
Неточные совпадения
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той
веры, что человек не может быть и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть
на то, что видим.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной
веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали
на колени.
«Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский, — читал священник вслед за переменой колец, — и от Тебе сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча. Сам убо, Господи Боже наш, пославый истину
на наследие Твое и обетование Твое,
на рабы Твоя отцы наша, в коемждо роде и роде, избранныя Твоя: призри
на раба Твоего Константина и
на рабу Твою Екатерину и утверди обручение их в
вере, и единомыслии, и истине, и любви»….
Он не видел ничего невозможного и несообразного в представлении о том, что смерть, существующая для неверующих, для него не существует, и что так как он обладает полнейшею
верой, судьей меры которой он сам, то и греха уже нет в его душе, и он испытывает здесь
на земле уже полное спасение.
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком,
на которого любуешься, как
на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и
вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор
на другое.