Неточные совпадения
Старик не согласился с этим. Он ещё много говорил о слепоте
людей и о том, что не могут они правильно судить друг друга, а только божий суд справедлив. Илья слушал его внимательно, но всё угрюмее становилось его
лицо, и глаза всё темнели…
Люди смотрели на него молча;
лица у всех были строгие, и, хотя на дворе было шумно и суетно, здесь, около кузницы, — тихо. Вот из толпы вылез дедушка Еремей, растрёпанный, потный; он дрожащей рукой протянул кузнецу ковш воды...
Вскоре все ребятишки тоже собрались в тесную кучку у входа в подвал. Зябко кутаясь в свои одёжки, они сидели на ступенях лестницы и, подавленные жутким любопытством, слушали рассказ Савёлова сына.
Лицо у Пашки осунулось, а его лукавые глаза глядели на всех беспокойно и растерянно. Но он чувствовал себя героем: никогда ещё
люди не обращали на него столько внимания, как сегодня. Рассказывая в десятый раз одно и то же, он говорил как бы нехотя, равнодушно...
Сын кузнеца шёл по тротуару беспечной походкой гуляющего
человека, руки его были засунуты в карманы дырявых штанов, на плечах болталась не по росту длинная синяя блуза, тоже рваная и грязная, большие опорки звучно щёлкали каблуками по камню панели, картуз со сломанным козырьком молодецки сдвинут на левое ухо, половину головы пекло солнце, а
лицо и шею Пашки покрывал густой налёт маслянистой грязи.
— Хорошо, — не буду! — спокойно согласилась Липа и снова обернулась к Илье. — Ну-с, молодой
человек, давайте разговаривать… Вы мне нравитесь… у вас красивое
лицо и серьёзные глаза… Что вы на это скажете?
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял у двери, не пуская
людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду у него и прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим
лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Её слова всё ближе притягивали Илью; он крепко прижался
лицом к груди женщины, и, хотя ему трудно было дышать, он не мог оторваться от неё, сознавая, что это — близкий ему
человек и нужен для него теперь больше, чем когда-либо.
Следователь, молодой
человек с курчавыми волосами и горбатым носом, в золотых очках, увидав Илью, сначала крепко потёр свои худые белые руки, а потом снял с носа очки и стал вытирать их платком, всматриваясь в
лицо Ильи большими тёмными глазами. Илья молча поклонился ему.
Муж Татьяны, Кирик Никодимович Автономов, был
человек лет двадцати шести, высокий, полный, с большим носом и чёрными зубами. Его добродушное
лицо усеяно угрями, бесцветные глаза смотрели на всё с невозмутимым спокойствием. Коротко остриженные светлые волосы стояли на его голове щёткой, и во всей грузной фигуре Автономова было что-то неуклюжее и смешное. Двигался он тяжело и с первой же встречи почему-то спросил Илью...
Автономов говорил и мечтательными глазами смотрел и
лицо Ильи, а Лунёв, слушая его, чувствовал себя неловко. Ему показалось, что околоточный говорит о ловле птиц иносказательно, что он намекает на что-то. Но водянистые глаза Автономова успокоили его; он решил, что околоточный —
человек не хитрый, вежливо улыбнулся и промолчал в ответ на слова Кирика. Тому, очевидно, понравилось скромное молчание и серьёзное
лицо постояльца, он улыбнулся и предложил...
Но порой — особенно во дни неудач — эта грусть перерождалась у Ильи в досадное, беспокойное чувство. Курочки, коробочки и яички раздражали, хотелось швырнуть их на пол и растоптать. Когда это настроение охватывало Илью, он молчал, глядя в одну точку и боясь говорить, чтоб не обидеть чем-нибудь милых
людей. Однажды, играя в карты с хозяевами, он, в упор глядя в
лицо Кирика Автономова, спросил его...
Бодрый и радостный, он не спеша шёл по улице, думая о девушке и сравнивая её с
людьми, которые ему встречались до сей поры. В памяти его звучали слова её извинения пред ним, он представлял себе её
лицо, выражавшее каждой чертою своей непреклонное стремление к чему-то…
Ему хотелось громко, во всю силу кричать, он едва мог сдерживать в себе это бешеное желание. Пред ним стояло маленькое, ехидное
лицо Полуэктова, сердитая лысая голова Строганого с рыжими бровями, самодовольная рожа Петрухи, глупый Кирик, седой Хренов, курносый, с маленькими глазками, — целая вереница знакомых. В ушах у него шумело, и казалось ему, что все эти
люди окружают, теснят его, лезут на него непоколебимо прямо.
— А торговля — какой же труд? Она ничего не даёт
людям! — с убеждением сказала девушка, пытливо разглядывая
лицо Ильи.
Он не мог понять, отчего у неё такое сердитое, задорное
лицо, когда она добрая и умеет не только жалеть
людей, но даже помогать им. Павел ходил к ней в дом и с восторгом нахваливал её и все порядки в её доме.
Люди были какие-то серые, с голодными
лицами; они смотрели друг на друга усталыми глазами и говорили медленно.
— Фь-ю! — резко свистнул чёрненький человечек.
Человек в поддёвке вздрогнул и поднял голову.
Лицо у него было опухшее, синее, со стеклянными глазами.
— У вас
лицо обвиняемого, — скороговоркой сказал
человек. — А, отпирают…
Справа от него сидел славный старичок с маленькой седой бородкой, курносый, в очках, а слева —
человек лысый, с раздвоенной рыжей бородой и жёлтым неподвижным
лицом.
Но вдруг, повернув голову влево, Илья увидел знакомое ему толстое, блестящее, точно лаком покрытое
лицо Петрухи Филимонова. Петруха сидел в первом ряду малиновых стульев, опираясь затылком о спинку стула, и спокойно поглядывал на публику. Раза два его глаза скользнули по
лицу Ильи, и оба раза Лунёв ощущал в себе желание встать на ноги, сказать что-то Петрухе, или Громову, или всем
людям в суде.
— Господа присяжные! — мягко и внушительно говорил прокурор. — Взгляните на
лицо этого
человека, — оно красноречивее показаний свидетелей, безусловно установивших виновность подсудимого… оно не может не убедить вас в том, что пред вами стоит типичный преступник, враг законопорядка, враг общества…
Двое присяжных — Додонов и его сосед, рыжий, бритый
человек, — наклонив друг к другу головы, беззвучно шевелили губами, а глаза их, рассматривая девушку, улыбались. Петруха Филимонов подался всем телом вперёд,
лицо у него ещё более покраснело, усы шевелились. Ещё некоторые из присяжных смотрели на Веру, и все — с особенным вниманием, — оно было понятно Лунёву и противно ему.
Тут вскочил адвокат, худенький
человек с острой бородкой и продолговатыми глазами. Нос у него был тонкий и длинный, а затылок широкий, отчего
лицо его похоже было на топор.
Тогда он снова сел и, как Павел, тоже низко наклонил голову. Он не мог видеть красное
лицо Петрухи, теперь важно надутое, точно обиженное чем-то, а в неизменно ласковом Громове за благодушием судьи он чувствовал, что этот весёлый
человек привык судить
людей, как столяр привыкает деревяшки строгать. И в душе Ильи родилась теперь жуткая, тревожная мысль...
Горячий вихрь охватил Илью. Любо ему было стоять против толстенького человечка с мокрыми губами на бритом
лице и видеть, как он сердится. Сознание, что Автономовы сконфужены пред гостями, глубоко радовало его. Он становился всё спокойнее, стремление идти вразрез с этими
людьми, говорить им дерзкие слова, злить их до бешенства, — это стремление расправлялось в нём, как стальная пружина, и поднимало его на какую-то приятно страшную высоту. Всё спокойнее и твёрже звучал его голос.
Это подействовало на всех так, как будто что-то оглушительно треснуло или огонь в комнате погас и всех сразу охватила густая тьма, — и
люди замерли в этой тьме, кто как стоял. Открытые рты, с кусками пищи в них, были как гнойные раны на испуганных, недоумевающих
лицах этих
людей.