Неточные совпадения
На него все жаловались — мать, староста, соседи; его сажали в холодную, пороли розгами, били и просто так, без суда, но это не укрощало Якова, и всё теснее становилось ему
жить в деревне, среди раскольников,
людей хозяйственных, как кроты, суровых ко всяким новшествам, упорно охранявших заветы древнего благочестия.
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами глядя на чудесную картину, и замер в молчаливом восхищении. Потом в душе его родилась беспокойная мысль, — где будет
жить он, маленький, вихрастый мальчик в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда, в этот чистый, богатый, блестящий золотом, огромный город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь, на берегу реки, что в город не пускают
людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
В подвале
жил сапожник Перфишка с больной, безногою женой и дочкой лет семи, тряпичник дедушка Еремей, нищая старуха, худая, крикливая, её звали Полоротой, и извозчик Макар Степаныч,
человек пожилой, смирный, молчаливый.
Вскоре Илье стало казаться, что в деревне лучше
жить, чем в городе. В деревне можно гулять, где хочешь, а здесь дядя запретил уходить со двора. Там просторнее, тише, там все
люди делают одно и то же всем понятное дело, — здесь каждый делает, что хочет, и все — бедные, все
живут чужим хлебом, впроголодь.
Наймут приказчиков, дворников и разных
людей, чтобы они работали, а сами отдыхают —
живут.
— А ты собирай эти штучки и тащи их домой. Принесёшь, ребятишек обделишь, радость им дашь. Это хорошо — радость
людям дать, любит это господь… Все
люди радости хотят, а её на свете ма-ало-мало! Так-то ли мало, что иной
человек живёт-живёт и никогда её не встретит, — никогда!..
Илья видел, что самый работящий
человек во дворе — сапожник Перфишка —
живёт у всех на смеху, замечают его лишь тогда, когда он, пьяный, с гармоникой в руках, сидит в трактире или шляется по двору, наигрывая и распевая веселые, смешные песенки.
Много замечал Илья, но всё было нехорошее, скучное и толкало его в сторону от
людей. Иногда впечатления, скопляясь в нём, вызывали настойчивое желание поговорить с кем-нибудь. Но говорить с дядей не хотелось: после смерти Еремея между Ильёй и дядей выросло что-то невидимое, но плотное и мешало мальчику подходить к горбуну так свободно и близко, как раньше. А Яков ничего не мог объяснить ему,
живя тоже в стороне ото всего, но на свой особый лад.
— Боже мой, боже! — тяжело вздыхала Матица. — Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой? Вот и у меня была девочка, как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли… И это так далеко — город Хорол, что если б меня и пустили туда, так не нашла бы я до него дороги… Вот так-то бывает с
человеком!..
Живёт он,
живёт на земле и забывает, где его родина…
—
Человек всю жизнь должен какое-нибудь дело делать — всю жизнь!.. Дурак тот, кто этого не понимает. Как можно зря
жить, ничего не делая? Никакого смыслу нет в
человеке, который к делу своему не привержен…
— Эх,
люди,
люди! Все-то вы
жить хотите, всем жрать надо! Н-ну, Илья, скажи-ка мне, — замечал ты раньше, что Михайло ворует?
Когда Илья, с узлом на спине, вышел из крепких ворот купеческого дома, ему показалось, что он идёт из серой, пустой страны, о которой он читал в одной книжке, — там не было ни
людей, ни деревьев, только одни камни, а среди камней
жил добрый волшебник, ласково указывавший дорогу всем, кто попадал в эту страну.
— А хорошо вы
живёте, ребята, чтоб вас дождём размочило! Совсем как
люди.
— Шумят
люди… работают и всё такое. Говорится —
живут. Потом — хлоп!
Человек умер… Что это значит? Ты, Илья, как думаешь, а?
— Повёз! — насмешливо восклицал Илья. — Затем и
живут, чтобы
жить. Работают, добиваются удачи. Всякий хочет хорошо
жить, ищет случая в
люди выйти. Все ищут случаев таких, чтобы разбогатеть да
жить чисто…
— Ты сердишься, а — напрасно. Ты подумай:
люди живут для работы, а работа для них… а они? Выходит — колесо… Вертится, вертится, а всё на одном месте. И непонятно, — зачем? И где бог? Ведь вот она, ось-то, — бог! Сказано им Адаму и Еве: плодитесь, множьтесь и населяйте землю, — а зачем?
Среди них нельзя
жить такому
человеку, как Яков, а Яков был хороший
человек, добрый, тихий, чистый.
— Эх, чёрт меня съешь! Хорошо
жить на свете, когда
люди — как дети! Ловко я угодил душе своей, что привёл тебя сюда, Илья… Выпьем, брат!
— Но ежели я каяться не хочу? — твёрдо спросил Илья. — Ежели я думаю так: грешить я не хотел… само собой всё вышло… на всё воля божия… чего же мне беспокоиться? Он всё знает, всем руководит… Коли ему этого не нужно было — удержал бы меня. А он — не удержал, — стало быть, я прав в моём деле.
Люди все неправдой
живут, а кто кается?
— Я думал про это! Прежде всего надо устроить порядок в душе… Надо понять, чего от тебя бог хочет? Теперь я вижу одно: спутались все
люди, как нитки, тянет их в разные стороны, а кому куда надо вытянуться, кто к чему должен крепче себя привязать — неизвестно! Родился
человек — неведомо зачем;
живёт — не знаю для чего, смерть придёт — всё порвёт… Стало быть, прежде всего надо узнать, к чему я определён… во-от!..
— Ах, господи! — воскликнула Вера с досадой. — Ну как же быть? Неужели я для одного
человека родилась? Ведь всякому хочется
жить весело… И всякий
живёт как ему нравится… И он, и вы, и я.
— Вот что, — сухо и серьёзно отвечал ей Лунёв, — прошу я тебя, не заводи ты со мной разговора об этом! Не о руках я думаю… Ты хоть и умная, а моей мысли понять не можешь… Ты вот скажи: как поступать надо, чтобы
жить честно и безобидно для
людей? А про старика молчи…
— Теперь они уже перестали… не являются! Только — сам Петруха начал… — смущённо и робко говорил Терентий. — Ты бы, Илюша, на квартирку куда-нибудь съехал — нашёл бы себе комнатёнку и
жил?.. А то Петруха говорит: «Я, говорит, тёмных
людей в своём доме не могу терпеть, я, говорит, гласный
человек…»
— Ежели его лаковая рожа мила ему, — молчал бы! Так и скажи… Услышу я неуважительное слово обо мне — башку в дресву разобью. Кто я ни есть — не ему, жулику, меня судить. А отсюда я съеду… когда захочу. Хочу
пожить с
людьми светлыми да праведными…
Горбун взглянул на него и засмеялся дребезжащим смехом. Он снова начал что-то говорить, но Илья уже не слушал его, вспоминая пережитое и думая — как всё это ловко и незаметно подбирается в жизни одно к другому, точно нитки в сети. Окружают
человека случаи и ведут его, куда хотят, как полиция жулика. Вот — думал он уйти из этого дома, чтобы
жить одному, — и сейчас же находится удобный случай. Он с испугом и пристально взглянул на дядю, но в это время раздался стук в дверь, и Терентий вскочил с места.
— Иди, иди, — задумчиво сказал он. — Но вот что: умрёшь — бог тебя спросит: «Как
жил ты,
человек?»
— Мы с мужем
люди небогатые, но образованные. Я училась в прогимназии, а он в кадетском корпусе, хотя и не кончил… Но мы хотим быть богатыми и будем… Детей у нас нет, а дети — это самый главный расход. Я сама стряпаю, сама хожу на базар, а для чёрной работы нанимаю девочку за полтора рубля в месяц и чтобы она
жила дома. Вы знаете, сколько я делаю экономии?
Вот как надо
жить, молодой
человек!
Лунёв, сидя в своей комнате, внимательно вслушивался: что они говорят о жизни? То, что он слышал, было непонятно ему. Казалось, что эти
люди всё решили, всё знают и строго осудили всех
людей, которые
живут иначе, чем они.
— Настоящее! — сказал он, полный радости. — В первый раз в жизни моей настоящего хлебну! Какая жизнь была у меня? Вся — фальшивая… грязь, грубость, теснота… обиды для сердца… Разве этим можно
человеку жить?
Вечерний сумрак окутал поле; лес вдали стал плотно чёрен, как гора. Летучая мышь маленьким тёмным пятном бесшумно мелькала в воздухе, и точно это она сеяла тьму. Далеко на реке был слышен стук колёс парохода по воде; казалось, что где-то далеко летит огромная птица и это её широкие крылья бьют воздух могучими взмахами. Лунёв припомнил всех
людей, которые ему мешали
жить, и всех их, без пощады, наказал. От этого ему стало ещё приятнее… И один среди поля, отовсюду стиснутый тьмою, он тихо запел…
Порядки делают
люди, а
люди все одного хотят — хорошо
жить: спокойно, сытно и удобно, а для этого нужно иметь деньги.
— А
живёшь ты у полицейского… Вот они всё ловят её… Скажи ему, чтоб не ловили… Пусть бежит! Может, она и убежит куда… Разве уж некуда бежать
человеку?
Самовар свистит тише, но пронзительнее. Этот тонкий звук надоедливо лезет в уши, — он похож на писк комара и беспокоит, путает мысли. Но закрыть трубу самовара крышкой Илье не хочется: когда самовар перестаёт свистеть, в комнате становится слишком тихо… На новой квартире у Лунёва появились неизведанные до этой поры им ощущения. Раньше он
жил всегда рядом с
людьми — его отделяли от них тонкие деревянные переборки, — а теперь отгородился каменными стенами и не чувствовал за ними
людей.
— Окончательно пропадаю, — спокойно согласился сапожник. — Многие обо мне, когда помру, пожалеть должны! — уверенно продолжал он. — Потому — весёлый я
человек, люблю
людей смешить! Все они: ах да ох, грех да бог, — а я им песенки пою да посмеиваюсь. И на грош согреши — помрёшь, и на тысячи — издохнешь, а черти всех одинаково мучить будут… Надо и весёлому
человеку жить на земле…
— Так уж. Нейдёт тебе спокойно
жить… Ты парень хороший, с душой… Есть такие
люди: всю жизнь
живут крепко, никогда не хворают и вдруг сразу — хлоп!
И эти слова казались ему глубоко обидными. Нет, он не жаден, — он просто хочет
жить чисто, спокойно и чтобы
люди уважали его, чтобы никто не показывал ему на каждом шагу...
Лунёв знал, что там
живёт член окружного суда Громов,
человек полный, румяный, с большими чёрными усами.
На улице ему стало легче. Он ясно понимал, что скоро Яков умрёт, и это возбуждало в нём чувство раздражения против кого-то. Якова он не жалел, потому что не мог представить, как стал бы
жить между
людей этот тихий парень. Он давно смотрел на товарища как на обречённого к исчезновению. Но его возмущала мысль: за что измучили безобидного
человека, за что прежде времени согнали его со света? И от этой мысли злоба против жизни — теперь уже основа души — росла и крепла в нём.
— Она? — воскликнул Павел. — Я тебе говорю — простота! Ты зову не жди, а вали прямо… Придёшь и — кончено! У них всё равно как в трактире, — ей-богу! Свободно… Я тебе говорю — что я против их? Но с двух раз — свой
человек… Интересно! Играючи
живут…
Он уже привык к разнородным впечатлениям, и хотя они волновали, злили его, но с ними всё же лучше было
жить. Их приносили
люди. А теперь
люди исчезли куда-то, — остались одни покупатели. Потом ощущение одиночества и тоска о хорошей жизни снова утопали в равнодушии ко всему, и снова дни тянулись медленно, в какой-то давящей духоте.
Чёрненький молча передёрнул плечами. Илья рассматривал этих
людей и вслушивался в их разговор. Он видел, что это — «шалыганы», «стрелки», —
люди, которые
живут тёмными делами, обманывают мужиков, составляя им прошения и разные бумаги, или ходят по домам с письмами, в которых просят о помощи.
Один из четырёх
людей, вошедших в зал, был Громов, —
человек, что
жил в доме против магазина Ильи.
— Скажите мне — что вы за
люди? Зачем
живёте? Крохоборы вы… сволочь какая-то…
— Сам молчи! А я поговорю… Я вот смотрю на вас, — жрёте вы, пьёте, обманываете друг друга… никого не любите… чего вам надо? Я — порядочной жизни искал, чистой… нигде её нет! Только сам испортился… Хорошему
человеку нельзя с вами
жить. Вы хороших
людей до смерти забиваете… Я вот — злой, сильный, да и то среди вас — как слабая кошка среди крыс в тёмном погребе… Вы — везде… и судите, и рядите, и законы ставите… Гады однако вы…
— Не кричи, дурачок! — ответил ему Илья, усаживаясь на стул и скрестив руки на груди. — Что кричишь? Ведь я
жил с ней, знаю её… И
человека я убил… Купца Полуэктова… Помнишь, я с тобой не один раз про Полуэктова заговаривал? Это потому, что я его удушил… А ей-богу, на его деньги магазин-то открыт…