Неточные совпадения
— Ты! — крикнул исправник. —
Уходи! Ломать
будем твоё логовище!.. — Но Антипа не слышал его.
— А — в лес?! — сказал Илья и вдруг воодушевился. — Дедушка, ты говорил, сколько годов в лесу жил — один! А нас — двое! Лыки бы драли!.. Лис, белок били бы… Ты бы ружьё завёл, а я — силки!.. Птицу
буду ловить. Ей-богу! Ягоды там, грибы…
Уйдём?..
— Как
ушла она третьего дня, так ещё тогда отец зубами заскрипел и с той поры так и
был злющий, рычит.
— Часовня! — объяснил Яков. — Я
буду, по ночам, тихонечко
уходить сюда молиться… Ладно?
Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он
ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его за руку. Пашка
был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая глазом...
— Позвал я тебя, Илья, затем, чтобы сказать тебе — ты мне больше не нужен, стало
быть, собирай свою хурду-мурду и
уходи…
— Сказано — взявши нож, от него и погибнешь… Вот почему ты мне лишний… Так-то… На вот тебе полтинку, и — иди…
Уходи… Помни — ты мне ничего худого, я тебе — тоже… Даже — вот, на! Дарю полтинник… И разговор вёл я с тобой, мальчишкой, серьёзный, как надо
быть и… всё такое… Может, мне даже жалко тебя… но неподходящий ты! Коли чека не по оси — её надо бросить… Ну, иди…
— Эх! — глубоко вздохнул Терентий и с тоской заговорил: — Рос бы ты поскорее! Будь-ка ты побольше — охо-хо!
Ушёл бы я… А то — как якорь ты мне, — из-за тебя стою я в гнилом озере этом…
Ушёл бы я ко святым угодникам… Сказал бы им. — «Угодники божий! Милостивцы и заступники! Согрешил я, окаянный!»
— Жаль! — спокойно кинула женщина, отвернулась от Ильи и заговорила, обращаясь к Вере: — Знаешь, —
была я вчера у всенощной в девичьем монастыре и такую там клирошанку видела — ах! Чудная девочка… Стояла я и всё смотрела на неё, и думала: «Отчего она
ушла в монастырь?» Жалко
было мне её…
Илье стало тяжко от его криков, он
ушёл из подвала, бессильно пожав плечами. Весть о том, что дядя
уходит на богомолье,
была ему приятна:
уйдёт дядя, и он
уйдёт из этого дома, снимет себе маленькую комнатку — и заживёт один…
Но ему
было тяжело, неловко с людьми, и, отказавшись от чая, он
ушёл к себе.
— Господи! — вздохнув, сказала Олимпиада. — Что
будет?.. Голубчик… Я — ничего не могу… ни говорить, ни думать, и надо нам отсюда
уходить…
— Ну, Ильюша,
уходить тебе надо… Что у нас тут было-о!
«Вот с такой женой не пропадёшь», — думал он. Ему
было приятно: сидит с ним женщина образованная, мужняя жена, а не содержанка, чистая, тонкая, настоящая барыня, и не кичится ничем перед ним, простым человеком, а даже говорит на «вы». Эта мысль вызвала в нём чувство благодарности к хозяйке, и, когда она встала, чтоб
уйти, он тоже вскочил на ноги, поклонился ей и сказал...
—
Был. «Довольно, говорит, валяться, выписывайся!» Я умолил доктора, чтобы меня не отпускали отсюда… Хорошо здесь, — тихо, скромно… Вот — Никита Егорович, читаем мы с ним библию. Семь лет читал её, всё в ней наизусть знает и может объяснить пророчества… Выздоровлю —
буду жить с Никитой Егорычем,
уйду от отца!
Буду помогать в церкви Никите Егорычу и
петь на левом клиросе…
Илья улыбался, глядя на рябое лицо и широкий, постоянно вздрагивающий нос. Вечером, закрыв магазин, Илья
уходил в маленькую комнатку за прилавком. Там на столе уже кипел самовар, приготовленный мальчиком, лежал хлеб, колбаса. Гаврик
выпивал стакан чаю с хлебом и
уходил в магазин спать, а Илья сидел за самоваром долго, иногда часа два кряду.
Уходить вечером тоже
было неудобно: Гаврик боялся оставаться один в магазине, да и опасно
было оставлять магазин на него: он мог нечаянно поджечь или пустить какого-нибудь жулика.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему
было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения. С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу…
Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Она замолчала, отвернулась от него, заговорила с братом и скоро
ушла, простившись с Ильёй только кивком головы. Лицо у неё
было такое, как раньше, — до истории с Машей, — сухое, гордое. Илья задумался: не обидел ли он её неосторожным словом? Он вспомнил всё, что сказал ей, и не нашёл ничего обидного. Потом задумался над её словами, они занимали его. Какую разницу видит она между торговлей и трудом?
Но у Гаврика
был свой характер. Слушая щебетанье хозяйки, он пребывал в полном равнодушии. Разговаривал он с нею грубо, без признаков почтения к её сану хозяйки. А когда она
уходила, он замечал хозяину...
Сдача
была в конторке, но ключ лежал в комнате, и Лунёву не хотелось пойти за ним. Когда девочка
ушла, Павел не возобновлял разговора. Стоя у прилавка, он хлопал себя по колену снятым с головы картузом и смотрел на товарища, как бы ожидая от него чего-то. Но Лунёв, отвернувшись в сторону, тихо свистел сквозь зубы.
Каждая минута рождает что-нибудь новое, неожиданное, и жизнь поражает слух разнообразием своих криков, неутомимостью движения, силой неустанного творчества. Но в душе Лунёва тихо и мертво: в ней всё как будто остановилось, — нет ни дум, ни желаний, только тяжёлая усталость. В таком состоянии он провёл весь день и потом ночь, полную кошмаров… и много таких дней и ночей. Приходили люди, покупали, что надо
было им, и
уходили, а он их провожал холодной мыслью...
Окна глубоко
уходили в серые стены; занавески толстыми складками висели над окнами, а стёкла в них
были мутные.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не
была червонная дама. (Поспешно
уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!
Слесарша (
уходя).Не позабудь, отец наш!
будь милостив!
— Нет. Он в своей каморочке // Шесть дней лежал безвыходно, // Потом
ушел в леса, // Так
пел, так плакал дедушка, // Что лес стонал! А осенью //
Ушел на покаяние // В Песочный монастырь.
«Скучаешь, видно, дяденька?» // — Нет, тут статья особая, // Не скука тут — война! // И сам, и люди вечером //
Уйдут, а к Федосеичу // В каморку враг: поборемся! // Борюсь я десять лет. // Как
выпьешь рюмку лишнюю, // Махорки как накуришься, // Как эта печь накалится // Да свечка нагорит — // Так тут устой… — // Я вспомнила // Про богатырство дедово: // «Ты, дядюшка, — сказала я, — // Должно
быть, богатырь».
— Филипп на Благовещенье //
Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.