Неточные совпадения
— Застегнулась бы, лешая, чего с голыми грудями бегаешь! Возьми одёжу, встряхни,
да самовар наставь…
— Я те к пасхе хотел,
да не вышло. Тебе — щеголять полагается. Одиннадцать с полтиной дадено за них!
— А всё ты! Никогда ты отцу ничего не скажешь, живёшь потайно! Чем бы плановать свои планы про себя
да тихомолком, тебе бы с отцом-то посоветоваться! А так — вот и выходит убыток! Скажи ты мне про эти часы вовремя…
—
Да в огороде жа! — глухо, точно из-под земли откликалась Дарья.
— Говорил,
да! — крестясь, молвил старик и, загибая пальцы рук, начал считать: — Ну, учитель, это ничего, человек полезный, сельское дело знает и законы. И Яков Ильич — ничего, барин хозяйственный. А какой тебе друг Стёпка Рогачёв? Бобылкин сын, батрак, лентяй, никого не уважает… Мать — колдунья…
— Ой, господи! — заныла она. — Неужели мне опять мыть
да растирать? Николай Фаддеич, соромно мне! Эку моду завёл, — али я на это рядилась?
— Дурная-с! Это прилично лакею. Вы же не лакей, а крестьянин.
Да. Если лакей не скажет слово-ер — ему не дадут на чай.
— Ай-яй! Ну, какое же, батенька, другое дело! Это же всё равно! Я же вам объяснял: учитель — учит, я строю церкви, вы мелете муку, мы же все делаем дело, необходимое людям, и все мы равно заслуживаем уважения, это же надо понять! Надо уважать всякий труд, это и сделает всех культурными людьми,
да, а культурному человеку нельзя говорить слово-ер.
— Идёмте!
Да не надо же надевать пиджак, — моя мать — не барышня; вот если бы барышни были, ну тогда…
— Вы же не знаете, мамаша, а говорите! Между тем семь лет назад один учёный немец был там и всё измерил и узнал. Его спускали на цепях, просверлили дыру в земле — на Кавказе — и спустили!
Да.
— Нужна не политика, а — культура, нужны сначала знания, потом деяния, а не наоборот, как принято у нас.
Да. Если вы не будете пить водку и сумеете выбрать себе хорошую жену — всё пойдёт прекрасно. Табак курить тоже не надо. И читайте хорошие книги. Больше всего читайте Толстого, но — будьте осторожны! Когда он говорит: не насильничайте, не обижайте друг друга — это верно, это — голос настоящей христианской культуры, это надо принять и помнить.
— Когда, батенька мой, на каждых пяти верстах квадрата будет жить разумный человек — всё будет хорошо! Нужно, чтобы везде жили люди, которые могут научить, как лучше сложить печь, чтобы она больше хранила тепла, какие яблони удобнее разводить вот в этом месте, как лечить лошадей,
да…
— Мельники живут до ста лет. Я, батенька, не могу ждать, увы! Мне нужны деньги. Саяновские мужики дают уже две тысячи семьсот. Ещё немножко поспорим и — сойдёмся!
Да! А вы — не горюйте. Земли — много!
— Вон он говорит: «Мельники, говорит, до ста лет живут»…
да!
Было тихо, только из травы поднимался чуть слышный шорох, гудели осы,
да порою, перепархивая из куста в куст, мелькали серенькие корольки, оставляя в воздухе едва слышный звук трепета маленьких крыльев. Вздрагивая, тянулись к солнцу изумрудные иглы сосняка, а высоко над ними кружил коршун, бесконечно углубляя синеву небес.
—
Да что ты! — повторила она обиженно. — Что тебе кажется? Господь с тобой, право!
—
Да я не про это! Нужно ли мне в чужое дело соваться?..
—
Да вот… всё вместе со мной в лодке отсюда ездила, а сегодня вдруг будто испугалась чего — иду одна, пешком!
—
Да так уж! Все книжники в народе — как в лесу. Как на охоту выходят — не попадёт ли что приятное? Главное — приятное найти…
— Рада бы,
да силы не дано…
— Хо-осподи! Да-а, да-да-ай…
«Это неверно, что от обоев клопы заводятся, — клопы от нечистоты. Здесь мне придётся прожить года два ещё — пока строишься,
да пока продашь… Перед свадьбой оклею обоями».
—
Да, — тихо ответил Николай.
— У него лошадь есть.
Да, может, ещё не застану…
—
Да ты, может, ушибся? — беспокойно спросил Степан, присматриваясь к нему. — Ты — вот что, иди-ка домой, а я — поеду, слышь?
— Бывает! А мне, брат, повезло,
да так — прямо на диво! Леща зацапал фунтов на пять, едва выволок, завтра к Будилову снесу — целковый!
Да пару щук — добрые щуки! — попу — полтина!
Да ещё не всё — в вентерях, поди, есть что-нибудь, и опять перемёт поставил. До утра провожусь тут…
«Он девок добру учил — жене овцой не приходится быть.
Да и кто знает, что Христина любит, — меня самого али то, что со мной сытно и не в каторжной работе жить можно? А со Степаном мне надо быть дружелюбней».
Шум копыт был почти не слышен на песке, смешанном с хвоей, увлаженном ночною лесною сыростью, лишь изредка хрустел сухой сучок
да всхрапывала лошадь, вдыхая густой, смолистый воздух.
— Тётка Татьяна, пускай Дарья запряжёт гнедого,
да сейчас же едет по доктора — живее!
Не было дружков крепче меня
да его!
— Рад? — повторил он вполголоса, подвигаясь к отцу. — Чему рад? Что денег много оставишь? А сколько ты мне ненависти оставишь? Ты — считал это? Деньги ты считал, а как много злобы на меня упадёт за твои дела — это сосчитал? Мне — в монастырь идти надо из-за тебя, вот что!
Да. Продать всё
да бежать надо…
—
Да — погоди! Ты же сказала, что он утром вчера звал ещё…
— Глухая исповедь-то была, а ты — дрых,
да, брат! Вольнодумец ты! Нехорошо.
— Почём я знала, что не надо говорить?
Да и не я первая-то, а тётка Татьяна! Чай — смешно всем, — поехал, а не доехал!
— Чему смеёшься? — бормотал Николай. — Дурёха! Поди, пошли ко мне Христину,
да тихонько, не ори там! А Устюшку пошли на село, пусть найдёт Степана Рогачёва, шёл бы сюда. Он дома, спит, наверно.
—
Да — ничего! Пусти, — повторила она и вдруг, странно дёрнув головою, сказала чуть слышно...
—
Да так, своё, старушечье, — нехотя ответил Степан, подходя.
—
Да ведь никогда не хворал!
«
Да — стыдно!» — хотел сказать Назаров, а сказал: — Отрезать нечем.
— Слышишь — добрая душенька! Я те скажу — терпеть она его не может, отца-то,
да и он ею помыкал хуже, чем Дашкой, воровкой звал и всё…