Старик Джиованни Туба еще в ранней молодости изменил земле ради моря — эта синяя гладь, то ласковая и тихая, точно взгляд девушки, то бурная, как сердце женщины, охваченное страстью, эта пустыня, поглощающая солнце, ненужное рыбам, ничего не родя от совокупления с
живым золотом лучей, кроме красоты и ослепительного блеска, — коварное море, вечно поющее о чем-то, возбуждая необоримое желание плыть в его даль, — многих оно отнимает у каменистой и немой земли, которая требует так много влаги у небес, так жадно хочет плодотворного труда людей и мало дает радости — мало!
Неточные совпадения
У него маленький красивый рот, точно у девушки, кисти рук — длинные, он вертит в
живых пальцах
золотой цветок розы и, прижимая его к пухлым губам, закрывает глаза.
Всё вокруг густо усеяно цветами акации — белыми и точно
золото: всюду блестят лучи солнца, на земле и в небе — тихое веселье весны. Посредине улицы, щелкая копытами, бегут маленькие ослики, с мохнатыми ушами, медленно шагают тяжелые лошади, не торопясь, идут люди, — ясно видишь, что всему
живому хочется как можно дольше побыть на солнце, на воздухе, полном медового запаха цветов.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» —
живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает
золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Солнце горит в небе, как огненный цветок, и сеет
золотую пыль своих лучей на серые груди скал, а из каждой морщины камня, встречу солнца, жадно тянется
живое — изумрудные травы, голубые, как небо, цветы.
Золотые искры солнечного света вспыхивают и гаснут в полных каплях хрустальной росы.
Залив — точно чаша, полная темным пенным вином, а по краям ее сверкает
живая нить самоцветных камней, это огни городов —
золотое ожерелье залива.
Тогда, в веселом и гордом трепете огней, из-под капюшона поднялась и засверкала
золотом пышных волос светозарная голова мадонны, а из-под плаща ее и еще откуда-то из рук людей, ближайших к матери бога, всплескивая крыльями, взлетели в темный воздух десятки белых голубей, и на минуту показалось, что эта женщина в белом, сверкающем серебром платье и в цветах, и белый, точно прозрачный Христос, и голубой Иоанн — все трое они, такие удивительные, нездешние, поплыли к небу в
живом трепете белых крыльев голубиных, точно в сонме херувимов.
Дернул он из-под колеса, колесо закрутилось, и я увидел привязанную к нему промелькнувшую фигуру человека. Выпрастывая сундук, Вася толкнул идола, и тот во весь свой рост, вдвое выше человеческого, грохнулся. Загрохотало, затрещало ломавшееся дерево, зазвенело где-то внизу под ним разбитое стекло. Солнце скрылось, полоса
живого золота исчезла, и в полумраке из тучи пыли выполз Вася, таща за собой сундук, сам мохнатый и серый, как сатана, в которого он ткнулся мордой.
Неточные совпадения
Уж темно: в санки он садится. // «Пади, пади!» — раздался крик; // Морозной пылью серебрится // Его бобровый воротник. // К Talon помчался: он уверен, // Что там уж ждет его Каверин. // Вошел: и пробка в потолок, // Вина кометы брызнул ток; // Пред ним roast-beef окровавленный // И трюфли, роскошь юных лет, // Французской кухни лучший цвет, // И Страсбурга пирог нетленный // Меж сыром лимбургским
живым // И ананасом
золотым.
Казалось, что чем дальше уходит архиерей и десятки неуклюжих фигур в ризах, — тем более плотным становится этот
живой поток
золота, как бы увлекая за собою всю силу солнца, весь блеск его лучей.
Было у него другое ожидание — поехать за границу, то есть в Париж, уже не с оружием в руках, а с
золотом, и там пожить, как
живали в старину.
Китайцы и индийцы, кажется, сообща приложили каждый свой вкус к постройке и украшениям здания: оттого никак нельзя, глядя на эту груду камней, мишурного
золота, полинялых тканей, с примесью
живых цветов, составить себе идею о стиле здания и украшений.
Вся она была охвачена
золотом солнечных лучей и, колеблемая ветром, шевелилась, как
живая.