Неточные совпадения
Павел видел
улыбку на губах матери, внимание
на лице, любовь в ее глазах; ему казалось, что он заставил ее понять свою правду, и юная гордость силою слова возвышала его веру в себя. Охваченный возбуждением, он говорил, то усмехаясь, то хмуря брови, порою в его словах звучала ненависть, и когда мать слышала ее звенящие, жесткие слова, она, пугаясь, качала головой и тихо спрашивала сына...
— Позвольте! — говорил он, отстраняя рабочих с своей дороги коротким жестом руки, но не дотрагиваясь до них. Глаза у него были прищурены, и взглядом опытного владыки людей он испытующе щупал
лица рабочих. Перед ним снимали шапки, кланялись ему, — он шел, не отвечая
на поклоны, и сеял в толпе тишину, смущение, конфузливые
улыбки и негромкие восклицания, в которых уже слышалось раскаяние детей, сознающих, что они нашалили.
По рябому
лицу Николая расплылась широкая
улыбка, он смотрел
на знамя и мычал что-то, протягивая к нему руку, а потом вдруг охватил мать этой рукой за шею, поцеловал ее и засмеялся.
Мать с горячей
улыбкой на губах шла сзади Мазина и через голову его смотрела
на сына и
на знамя. Вокруг нее мелькали радостные
лица, разноцветные глаза — впереди всех шел ее сын и Андрей. Она слышала их голоса — мягкий и влажный голос Андрея дружно сливался в один звук с голосом сына ее, густым и басовитым.
Мать слушала, высоко подняв бровь, с
улыбкой радостного удивления, застывшей
на лице.
Разговаривая, женщина поправила одеяло
на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны,
лицо бледное, темные брови почти сходились над переносьем. Ее
лицо не нравилось матери — оно казалось надменным, а глаза смотрели без
улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.
Рыдания потрясали ее тело, и, задыхаясь, она положила голову
на койку у ног Егора. Мать молча плакала обильными слезами. Она почему-то старалась удержать их, ей хотелось приласкать Людмилу особой, сильной лаской, хотелось говорить о Егоре хорошими словами любви и печали. Сквозь слезы она смотрела в его опавшее
лицо, в глаза, дремотно прикрытые опущенными веками,
на губы, темные, застывшие в легкой
улыбке. Было тихо и скучно светло…
— Перестаньте, Саша! — спокойно сказал Николай. Мать тоже подошла к ней и, наклонясь, осторожно погладила ее голову. Саша схватила ее руку и, подняв кверху покрасневшее
лицо, смущенно взглянула в
лицо матери. Та улыбнулась и, не найдя, что сказать Саше, печально вздохнула. А Софья села рядом с Сашей
на стул, обняла за плечи и, с любопытной
улыбкой заглядывая ей в глаза, сказала...
Мать встала позади Софьи и, положив руки
на ее плечо, с
улыбкой глядя в бледное
лицо раненого, усмехаясь, заговорила, как он бредил
на извозчике и пугал ее неосторожными словами. Иван слушал, глаза его лихорадочно горели, он чмокал губами и тихо, смущенно восклицал...
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели
на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки
на груди, прищурил глаза, и
на пестром
лице его дрожала
улыбка. Степан, облокотясь одной рукой
на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала
на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти
на колена, и смотрела под ноги себе.
Она поняла его, и — как ни грустно было ей — чувство гордости своею удачей вызвало
на лице у нее
улыбку.
— Да, конечно! — отозвался Николай и, обернувшись к матери, с
улыбкой на добром
лице спросил: — А вас, Ниловна, миновала эта чаша, — вы не знали тоски по любимом человеке?
И, не сдержав
улыбки на широком, дряблом
лице, продолжала...
И стала рассказывать о приготовлениях Николая к аресту. Людмила, молча сунув бумагу за пояс, села
на стул,
на стеклах ее очков отразился красный блеск огня, его горячие
улыбки заиграли
на неподвижном
лице.
Она улыбалась, но ее
улыбка неясно отразилась
на лице Людмилы. Мать чувствовала, что Людмила охлаждает ее радость своей сдержанностью, и у нее вдруг возникло упрямое желание перелить в эту суровую душу огонь свой, зажечь ее, — пусть она тоже звучит согласно строю сердца, полного радостью. Она взяла руки Людмилы, крепко стиснула их, говоря...
— Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так с ним теперь! Да вы шутите, может, а? — прибавила мать, приметив что-то вроде
улыбки на лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в ту минуту она была счастлива моею покорностью.