Неточные совпадения
Широкое, овальное
лицо, изрезанное морщинами и одутловатое, освещалось
темными глазами, тревожно-грустными, как у большинства женщин в слободке.
Являлись и еще люди из города, чаще других — высокая стройная барышня с огромными глазами на худом, бледном
лице. Ее звали Сашенька. В ее походке и движениях было что-то мужское, она сердито хмурила густые
темные брови, а когда говорила — тонкие ноздри ее прямого носа вздрагивали.
Павел молча рассматривал его смуглое широкое
лицо в густой черной бороде и
темные глаза. В спокойном взгляде светилось что-то значительное.
Он говорил тихо, но каждое слово его речи падало на голову матери тяжелым, оглушающим ударом. И его
лицо, в черной раме бороды, большое, траурное, пугало ее.
Темный блеск глаз был невыносим, он будил ноющий страх в сердце.
— Никто! — отозвался, точно эхо, чей-то голос. Павел, овладевая собой, стал говорить проще, спокойнее, толпа медленно подвигалась к нему, складываясь в
темное, тысячеглавое тело. Она смотрела в его
лицо сотнями внимательных глаз, всасывала его слова.
Каждый раз, когда книги исчезали из ее рук, перед нею вспыхивало желтым пятном, точно огонь спички в
темной комнате,
лицо жандармского офицера, и она мысленно со злорадным чувством говорила ему...
— Очень я люблю вас, Андрюша! — глубоко вздохнув, сказала мать, разглядывая его худое
лицо, смешно поросшее
темными кустиками волос.
Темными, глубокими глазами он смотрел на нее, спрашивая и ожидая. Его крепкое тело нагнулось вперед, руки упирались в сиденье стула, смуглое
лицо казалось бледным в черной раме бороды.
Одни насмешливые и серьезные, другие веселые, сверкающие силой юности, третьи задумчиво тихие — все они имели в глазах матери что-то одинаково настойчивое, уверенное, и хотя у каждого было свое
лицо — для нее все
лица сливались в одно: худое, спокойно решительное, ясное
лицо с глубоким взглядом
темных глаз, ласковым и строгим, точно взгляд Христа на пути в Эммаус.
Мать ходила взад и вперед и смотрела на сына, Андрей, слушая его рассказы, стоял у окна, заложив руки за спину. Павел расхаживал по комнате. У него отросла борода, мелкие кольца тонких,
темных волос густо вились на щеках, смягчая смуглый цвет
лица.
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим
лицом, и как бы рубил что-то в воздухе, отсекал от самого себя. Мать смотрела на него с грустью и тревогой, чувствуя, что в нем надломилось что-то, больно ему.
Темные, опасные мысли об убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
Мать взглянула на сына.
Лицо у него было грустное. А глаза Рыбина блестели
темным блеском, он смотрел на Павла самодовольно и, возбужденно расчесывая пальцами бороду, говорил...
Он поднялся на ноги,
темный, сильный.
Лицо его потускнело, борода вздрогнула, точно он неслышно щелкнул зубами, и продолжал пониженным голосом...
Мимо матери мелькали смятенные
лица, подпрыгивая, пробегали мужчины, женщины, лился народ
темной лавой, влекомый этой песней, которая напором звуков, казалось, опрокидывала перед собой все, расчищая дорогу. Глядя на красное знамя вдали, она — не видя — видела
лицо сына, его бронзовый лоб и глаза, горевшие ярким огнем веры.
Он был одет в длинное, до пят, потертое пальто, из-под круглой измятой шляпы жидкими прядями бессильно свешивались желтоватые прямые волосы. Светлая бородка росла на его желтом костлявом
лице, рот у него был полуоткрыт, глаза глубоко завалились под лоб и лихорадочно блестели оттуда, из
темных ям.
Румяное
лицо огня, задорно улыбаясь, освещало
темные фигуры вокруг него, и голоса людей задумчиво вливались в тихий треск и шелест пламени.
В лесу, одетом бархатом ночи, на маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой
темным небом, перед
лицом огня, в кругу враждебно удивленных теней — воскресали события, потрясавшие мир сытых и жадных, проходили один за другим народы земли, истекая кровью, утомленные битвами, вспоминались имена борцов за свободу и правду.
Думала она об этом много, и росла в душе ее эта дума, углубляясь и обнимая все видимое ею, все, что слышала она, росла, принимая светлое
лицо молитвы, ровным огнем обливавшей
темный мир, всю жизнь и всех людей.
Это было понятно — она знала освободившихся от жадности и злобы, она понимала, что, если бы таких людей было больше, —
темное и страшное
лицо жизни стало бы приветливее и проще, более добрым и светлым.
Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны,
лицо бледное,
темные брови почти сходились над переносьем. Ее
лицо не нравилось матери — оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.
Он, кашляя, кивнул головой. Людмила заглянула в
лицо матери
темными глазами и предложила...
— И ты прости… — повторил он тоже тихо. В окно смотрел вечерний сумрак, мутный холод давил глаза, все странно потускнело,
лицо больного стало
темным. Раздался шорох и голос Людмилы...
Рыдания потрясали ее тело, и, задыхаясь, она положила голову на койку у ног Егора. Мать молча плакала обильными слезами. Она почему-то старалась удержать их, ей хотелось приласкать Людмилу особой, сильной лаской, хотелось говорить о Егоре хорошими словами любви и печали. Сквозь слезы она смотрела в его опавшее
лицо, в глаза, дремотно прикрытые опущенными веками, на губы,
темные, застывшие в легкой улыбке. Было тихо и скучно светло…
— Слышишь? — толкнув в бок голубоглазого мужика, тихонько спросил другой. Тот, не отвечая, поднял голову и снова взглянул в
лицо матери. И другой мужик тоже посмотрел на нее — он был моложе первого, с
темной редкой бородкой и пестрым от веснушек, худым
лицом. Потом оба они отодвинулись от крыльца в сторону.
Уже
стемнело, и в сумраке глаза его блестели холодно,
лицо казалось очень бледным. Мать, точно спускаясь под гору, сказала негромко...
Павел и Андрей сели рядом, вместе с ними на первой скамье сели Мазин, Самойлов и Гусевы. Андрей обрил себе бороду, усы у него отросли и свешивались вниз, придавая его круглой голове сходство с головой кошки. Что-то новое появилось на его
лице — острое и едкое в складках рта,
темное в глазах. На верхней губе Мазина чернели две полоски,
лицо стало полнее, Самойлов был такой же кудрявый, как и раньше, и так же широко ухмылялся Иван Гусев.
Сверкнули радостно и нежно глаза Саши, встала
темная фигура Рыбина, улыбалось бронзовое, твердое
лицо сына, смущенно мигал Николай, и вдруг все всколыхнулось глубоким, легким вздохом, слилось и спуталось в прозрачное, разноцветное облако, обнявшее все мысли чувством покоя.