Неточные совпадения
Матери было приятно видеть, что сын ее становится непохожим на фабричную молодежь, но когда она заметила, что он сосредоточенно и упрямо выплывает куда-то в сторону из
темного потока жизни, — это вызвало в душе ее чувство смутного опасения.
Мать ушла в кухню ставить самовар. Рыбин сел, погладил бороду и, положив локти на стол, окинул Павла
темным взглядом.
Он говорил тихо, но каждое слово его речи падало на голову
матери тяжелым, оглушающим ударом. И его лицо, в черной раме бороды, большое, траурное, пугало ее.
Темный блеск глаз был невыносим, он будил ноющий страх в сердце.
— Да! — сказала Сашенька. Она теперь снова стала стройной и тонкой, как прежде.
Мать видела, что щеки у нее ввалились, глаза стали огромными и под ними легли
темные пятна.
— Очень я люблю вас, Андрюша! — глубоко вздохнув, сказала
мать, разглядывая его худое лицо, смешно поросшее
темными кустиками волос.
Одни насмешливые и серьезные, другие веселые, сверкающие силой юности, третьи задумчиво тихие — все они имели в глазах
матери что-то одинаково настойчивое, уверенное, и хотя у каждого было свое лицо — для нее все лица сливались в одно: худое, спокойно решительное, ясное лицо с глубоким взглядом
темных глаз, ласковым и строгим, точно взгляд Христа на пути в Эммаус.
Мать ходила взад и вперед и смотрела на сына, Андрей, слушая его рассказы, стоял у окна, заложив руки за спину. Павел расхаживал по комнате. У него отросла борода, мелкие кольца тонких,
темных волос густо вились на щеках, смягчая смуглый цвет лица.
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то в воздухе, отсекал от самого себя.
Мать смотрела на него с грустью и тревогой, чувствуя, что в нем надломилось что-то, больно ему.
Темные, опасные мысли об убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
Павел поднял голову и смотрел на него бледный, широко раскрыв глаза,
мать привстала со стула, чувствуя, как растет, надвигается на нее
темная тревога.
Мать взглянула на сына. Лицо у него было грустное. А глаза Рыбина блестели
темным блеском, он смотрел на Павла самодовольно и, возбужденно расчесывая пальцами бороду, говорил...
Мимо
матери мелькали смятенные лица, подпрыгивая, пробегали мужчины, женщины, лился народ
темной лавой, влекомый этой песней, которая напором звуков, казалось, опрокидывала перед собой все, расчищая дорогу. Глядя на красное знамя вдали, она — не видя — видела лицо сына, его бронзовый лоб и глаза, горевшие ярким огнем веры.
Ушли они.
Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме.
Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны, лицо бледное,
темные брови почти сходились над переносьем. Ее лицо не нравилось
матери — оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.
Он, кашляя, кивнул головой. Людмила заглянула в лицо
матери темными глазами и предложила...
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились. От белых стен маленькой комнаты веяло сухим холодом, тусклой печалью. В большое окно смотрели кудрявые вершины лип, в
темной, пыльной листве ярко блестели желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
Рыдания потрясали ее тело, и, задыхаясь, она положила голову на койку у ног Егора.
Мать молча плакала обильными слезами. Она почему-то старалась удержать их, ей хотелось приласкать Людмилу особой, сильной лаской, хотелось говорить о Егоре хорошими словами любви и печали. Сквозь слезы она смотрела в его опавшее лицо, в глаза, дремотно прикрытые опущенными веками, на губы,
темные, застывшие в легкой улыбке. Было тихо и скучно светло…
Ошеломленная,
мать неотрывно смотрела, — Рыбин что-то говорил, она слышала его голос, но слова исчезали без эха в
темной дрожащей пустоте ее сердца.
— Слышишь? — толкнув в бок голубоглазого мужика, тихонько спросил другой. Тот, не отвечая, поднял голову и снова взглянул в лицо
матери. И другой мужик тоже посмотрел на нее — он был моложе первого, с
темной редкой бородкой и пестрым от веснушек, худым лицом. Потом оба они отодвинулись от крыльца в сторону.
Уже
стемнело, и в сумраке глаза его блестели холодно, лицо казалось очень бледным.
Мать, точно спускаясь под гору, сказала негромко...
Он не ел, а все говорил быстрым шепотком, бойко поблескивая
темными плутоватыми глазами и щедро высыпая перед
матерью, точно медную монету из кошеля, бесчисленные наблюдения над жизнью деревни.
Неточные совпадения
Всякая женщина полная, грациозная, с
темными волосами была его
мать.
Кити ходила с
матерью и с московским полковником, весело щеголявшим в своём европейском, купленном готовым во Франкфурте сюртучке. Они ходили по одной стороне галлереи, стараясь избегать Левина, ходившего по другой стороне. Варенька в своем
темном платье, в черной, с отогнутыми вниз полями шляпе ходила со слепою Француженкой во всю длину галлереи, и каждый раз, как она встречалась с Кити, они перекидывались дружелюбным взглядом.
Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на
темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко от
матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
Она, кажется, унимала его, что-то шептала ему, всячески сдерживала, чтоб он как-нибудь опять не захныкал, и в то же время со страхом следила за
матерью своими большими-большими
темными глазами, которые казались еще больше на ее исхудавшем и испуганном личике.
Встречаясь, они улыбались друг другу, и улыбка
матери была незнакома Климу, даже неприятна, хотя глаза ее,
потемнев, стали еще красивее.