Неточные совпадения
Но росла ее тревога. Не становясь от времени яснее, она все более остро щекотала
сердце предчувствием чего-то необычного. Порою у матери являлось недовольство
сыном, она думала: «Все люди — как люди, а он — как монах. Уж очень строг. Не по годам это…»
Голос его звучал тихо, но твердо, глаза блестели упрямо. Она
сердцем поняла, что
сын ее обрек себя навсегда чему-то тайному и страшному. Все в жизни казалось ей неизбежным, она привыкла подчиняться не думая и теперь только заплакала тихонько, не находя слов в
сердце, сжатом горем и тоской.
А вот теперь перед нею сидит ее
сын, и то, что говорят его глаза, лицо, слова, — все это задевает за
сердце, наполняя его чувством гордости за
сына, который верно понял жизнь своей матери, говорит ей о ее страданиях, жалеет ее.
Три дня у нее дрожало
сердце, замирая каждый раз, как она вспоминала, что в дом придут какие-то чужие люди, страшные. Это они указали
сыну дорогу, по которой он идет…
В
сердце закипали слезы и, подобно ночной бабочке, слепо и жалобно трепетало ожидание горя, о котором так спокойно, уверенно говорил
сын.
Сын остался дома,
сердце ее стало биться спокойнее, а мысль стояла неподвижно перед фактом и не могла обнять его.
Тут вмешалась мать. Когда
сын говорил о боге и обо всем, что она связывала с своей верой в него, что было дорого и свято для нее, она всегда искала встретить его глаза; ей хотелось молча попросить
сына, чтобы он не царапал ей
сердце острыми и резкими словами неверия. Но за неверием его ей чувствовалась вера, и это успокаивало ее.
Когда его увели, она села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого
сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба на людей, которые отнимают у матери
сына за то, что
сын ищет правду.
— Помер муж, я схватилась за
сына, — а он пошел по этим делам. Вот тут плохо мне стало и жалко его… Пропадет, как я буду жить? Сколько страху, тревоги испытала я,
сердце разрывалось, когда думала о его судьбе…
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали
сердце. Павел никогда не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего
сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее
сына и всех товарищей его.
Радостно потрясенная выражением лица и звуком голоса
сына, она гладила его голову и, сдерживая биение
сердца, тихонько говорила...
Она молча, жадно глотая его слова открытым
сердцем, любовалась
сыном, — он стоял перед нею такой светлый, близкий.
Мать засмеялась. У нее еще сладко замирало
сердце, она была опьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней желание видеть
сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и она хотела, чтобы первая — великая — радость ее жизни сразу и навсегда сложилась в
сердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную им редкую птицу.
Билась в груди ее большая, горячая мысль, окрыляла
сердце вдохновенным чувством тоскливой, страдальческой радости, но мать не находила слов и в муке своей немоты, взмахивая рукой, смотрела в лицо
сына глазами, горевшими яркой и острой болью…
А вслед за этим в
сердце ее выросла дума о
сыне: «Кабы он согласился!»
Она не отвечала, подавленная тягостным разочарованием. Обида росла, угнетая душу. Теперь Власовой стало ясно, почему она ждала справедливости, думала увидать строгую, честную тяжбу правды
сына с правдой судей его. Ей представлялось, что судьи будут спрашивать Павла долго, внимательно и подробно о всей жизни его
сердца, они рассмотрят зоркими глазами все думы и дела
сына ее, все дни его. И когда увидят они правоту его, то справедливо, громко скажут...
Но подо всем этим лежало и медленно разрасталось чувство избытка любви к
сыну, напряженное желание нравиться ему, быть ближе его
сердцу.
Стоя среди комнаты полуодетая, она на минуту задумалась. Ей показалось, что нет ее, той, которая жила тревогами и страхом за
сына, мыслями об охране его тела, нет ее теперь — такой, она отделилась, отошла далеко куда-то, а может быть, совсем сгорела на огне волнения, и это облегчило, очистило душу, обновило
сердце новой силой. Она прислушивалась к себе, желая заглянуть в свое
сердце и боясь снова разбудить там что-либо старое, тревожное.
— За что судили
сына моего и всех, кто с ним, — вы знаете? Я вам скажу, а вы поверьте
сердцу матери, седым волосам ее — вчера людей за то судили, что они несут вам всем правду! Вчера узнала я, что правда эта… никто не может спорить с нею, никто!
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Пронозила!.. Нет, братец, ты должен образ выменить господина офицера; а кабы не он, то б ты от меня не заслонился. За
сына вступлюсь. Не спущу отцу родному. (Стародуму.) Это, сударь, ничего и не смешно. Не прогневайся. У меня материно
сердце. Слыхано ли, чтоб сука щенят своих выдавала? Изволил пожаловать неведомо к кому, неведомо кто.
— Женщина, которая не угадала
сердцем, в чем лежит счастье и честь ее
сына, у той нет
сердца.
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не о себе; главные лица тут — наш
сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если
сердце тебе говорит, высказать мне…
Она решительно не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем — тем хромым старичком, которого я видел мельком на бульваре: она вышла за него для
сына. Он богат и страдает ревматизмами. Я не позволил себе над ним ни одной насмешки: она его уважает, как отца, — и будет обманывать, как мужа… Странная вещь
сердце человеческое вообще, и женское в особенности!
Но тут же вспомнил он, что не в меру было наклончиво
сердце Андрия на женские речи, почувствовал скорбь и заклялся сильно в душе против полячки, причаровавшей его
сына.