Неточные совпадения
Было слышно, как хохол медленно встал и начал ходить.
По полу шаркали его босые
ноги. И раздался тихий, заунывный свист. Потом снова загудел его голос...
Хохол тяжело возил
ноги по полу, и снова в комнате дрожал его тихий свист. Потом он спросил...
Вечером, когда она пила чай, за окном раздалось чмоканье лошадиных копыт
по грязи и прозвучал знакомый голос. Она вскочила, бросилась в кухню, к двери,
по сеням кто-то быстро шел, у нее потемнело в глазах, и, прислонясь к косяку, она толкнула дверь
ногой.
Он сначала удивленно расширил глаза, потом захохотал, двигая
ногами, колотил себя пальцами
по голове и радостно кричал...
Хохол встал и, стараясь не шаркать
ногами, начал осторожно ходить
по комнате, высокий, худой, задумчивый.
По канцелярии суетливо бегал низенький лысый человечек на коротких
ногах, с длинными руками и выдвинутой вперед челюстью. Не останавливаясь, он говорил тревожным и трескучим голосом...
— Я думаю, — продолжал хохол, — каждый из нас ходил голыми
ногами по битому стеклу, каждый в свой темный час дышал вот так, как ты…
Хохол медленно и устало шагал
по комнате, тихо шаркая тонкими, паучьими
ногами. Сапоги он снял, — всегда делая это, чтобы не стучать и не беспокоить Власову. Но она не спала и, когда Николай ушел, сказала тревожно...
Появилась Наташа, она тоже сидела в тюрьме, где-то в другом городе, но это не изменило ее. Мать заметила, что при ней хохол становился веселее, сыпал шутками, задирал всех своим мягким ехидством, возбуждая у нее веселый смех. Но, когда она уходила, он начинал грустно насвистывать свои бесконечные песни и долго расхаживал
по комнате, уныло шаркая
ногами.
Сидя на полу, хохол вытянул
ноги по обе стороны самовара — смотрел на него. Мать стояла у двери, ласково и грустно остановив глаза на круглом затылке Андрея и длинной согнутой шее его. Он откинул корпус назад, уперся руками в пол, взглянул на мать и сына немного покрасневшими глазами и, мигая, негромко сказал...
— Мужику не то интересно, откуда земля явилась, а как она
по рукам разошлась, — как землю из-под
ног у народа господа выдернули? Стоит она или вертится, это не важно — ты ее хоть на веревке повесь, — давала бы есть; хоть гвоздем к небу прибей — кормила бы людей!..
По утрам полиция, ругаясь, ходила
по слободе, срывая и соскабливая лиловые бумажки с заборов, а в обед они снова летали на улице, подкатываясь под
ноги прохожих.
— Когда был я мальчишкой лет десяти, то захотелось мне поймать солнце стаканом. Вот взял я стакан, подкрался и — хлоп
по стене! Руку разрезал себе, побили меня за это. А как побили, я вышел на двор, увидал солнце в луже и давай топтать его
ногами. Обрызгался весь грязью — меня еще побили… Что мне делать? Так я давай кричать солнцу: «А мне не больно, рыжий черт, не больно!» И все язык ему показывал. Это — утешало.
Она вскочила на
ноги, бросилась в кухню, накинула на плечи кофту, закутала ребенка в шаль и молча, без криков и жалоб, босая, в одной рубашке и кофте сверх нее, пошла
по улице. Был май, ночь была свежа, пыль улицы холодно приставала к
ногам, набиваясь между пальцами. Ребенок плакал, бился. Она раскрыла грудь, прижала сына к телу и, гонимая страхом, шла
по улице, шла, тихонько баюкая...
Мать слушала ее рассказы, смеялась и смотрела на нее ласкающими глазами. Высокая, сухая, Софья легко и твердо шагала
по дороге стройными
ногами. В ее походке, словах, в самом звуке голоса, хотя и глуховатом, но бодром, во всей ее прямой фигуре было много душевного здоровья, веселой смелости. Ее глаза смотрели на все молодо и всюду видели что-то, радовавшее ее юной радостью.
Они шли с Николаем
по разным сторонам улицы, и матери было смешно и приятно видеть, как Весовщиков тяжело шагал, опустив голову и путаясь
ногами в длинных полах рыжего пальто, и как он поправлял шляпу, сползавшую ему на нос.
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала,
по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье
ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
Тревожно носились
по воздуху свистки полицейских, раздавался грубый, командующий голос, истерично кричали женщины, трещало дерево оград, и глухо звучал тяжелый топот
ног по сухой земле.
С трудом переставляя
ноги, качаясь всем телом, Иван шел
по двору и говорил...
Жирные осенние вороны озабоченно шагали
по голым пашням, холодно посвистывая, налетал на них ветер. Вороны подставляли ударам ветра свои бока, он раздувал им перья, сбивая с
ног, тогда они, уступая силе, ленивыми взмахами крыльев перелетали на новое место.
Крики толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери. Мужики медленно расходились
по площади, мать видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали
ноги под коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту.
Заплатив девочке за чай, она дала ей три копейки и очень обрадовала ее этим. На улице, быстро шлепая босыми
ногами по влажной земле, девочка говорила...
Он вскочил на
ноги, засмеялся и, быстро шагая
по избе взад-перед, говорил, довольный...
За стеною тюрьмы сухо хлопнуло что-то, — был слышен тонкий звон разбитого стекла. Солдат, упираясь
ногами в землю, тянул к себе лошадь, другой, приложив ко рту кулак, что-то кричал
по направлению тюрьмы и, крикнув, поворачивал туда голову боком, подставляя ухо.
Городской голова сидел, закинув
ногу на
ногу, бесшумно барабанил пальцами
по колену и сосредоточенно наблюдал за движениями пальцев.
— Миром идут дети! Вот что я понимаю — в мире идут дети,
по всей земле, все, отовсюду — к одному! Идут лучшие сердца, честного ума люди, наступают неуклонно на все злое, идут, топчут ложь крепкими
ногами. Молодые, здоровые, несут необоримые силы свои все к одному — к справедливости! Идут на победу всего горя человеческого, на уничтожение несчастий всей земли ополчились, идут одолеть безобразное и — одолеют! Новое солнце зажгем, говорил мне один, и — зажгут! Соединим разбитые сердца все в одно — соединят!
Ее толкали в шею, спину, били
по плечам,
по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее
ногами, колебался,
ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.