Неточные совпадения
Три
дня у нее дрожало сердце, замирая каждый раз, как она вспоминала, что в дом придут какие-то чужие люди, страшные. Это они указали сыну дорогу,
по которой он идет…
— Христос был не тверд духом. Пронеси, говорит, мимо меня чашу. Кесаря признавал. Бог не может признавать власти человеческой над людьми, он — вся власть! Он душу свою не
делит: это — божеское, это — человеческое… А он — торговлю признавал, брак признавал. И смоковницу проклял неправильно, — разве
по своей воле не родила она? Душа тоже не
по своей воле добром неплодна, — сам ли я посеял злобу в ней? Вот!
Медленно прошел
день, бессонная ночь и еще более медленно другой
день. Она ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал
по стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый звук ее падения странно сливался со стуком часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было ненужным, омертвело в тоске…
— Всех почти выловили, — черт их возьми!.. Теперь нам нужно
дело продолжать по-прежнему, не только для
дела, — а и для спасения товарищей.
— Вот, мамаша, девица, неприятная для начальства! Будучи обижена смотрителем тюрьмы, она объявила ему, что уморит себя голодом, если он не извинится перед ней, и восемь
дней не кушала,
по какой причине едва не протянула ножки. Недурно? Животик-то у меня каков?
— Помер муж, я схватилась за сына, — а он пошел
по этим
делам. Вот тут плохо мне стало и жалко его… Пропадет, как я буду жить? Сколько страху, тревоги испытала я, сердце разрывалось, когда думала о его судьбе…
— За то, что помогаешь великому нашему
делу, спасибо! — говорил он. — Когда человек может назвать мать свою и
по духу родной — это редкое счастье!
—
По дороге вперед и против самого себя идти приходится. Надо уметь все отдать, все сердце. Жизнь отдать, умереть за
дело — это просто! Отдай — больше, и то, что тебе дороже твоей жизни, — отдай, — тогда сильно взрастет и самое дорогое твое — правда твоя!..
— И ты
по этим
делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.
— Чудак! — усмехнулся Рыбин, хлопая рукой
по колену. — Кто на меня подумает? Простой мужик этаким
делом занимается, разве это бывает? Книга —
дело господское, им за нее и отвечать…
Дни полетели один за другим с быстротой, не позволявшей матери думать о Первом мая. Только
по ночам, когда, усталая от шумной, волнующей суеты
дня, она ложилась в постель, сердце ее тихо ныло.
Дело об убийстве табельщика странно заглохло. Два
дня местная полиция спрашивала людей
по этому поводу и, допросив человек десять, утратила интерес к убийству.
Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть вешнего
дня. Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли
по улице и
по крышам домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Она ходила
по комнате, садилась у окна, смотрела на улицу, снова ходила, подняв бровь, вздрагивая, оглядываясь, и, без мысли, искала чего-то. Пила воду, не утоляя жажды, и не могла залить в груди жгучего тления тоски и обиды.
День был перерублен, — в его начале было — содержание, а теперь все вытекло из него, перед нею простерлась унылая пустошь, и колыхался недоуменный вопрос...
—
По женскому
делу, ваше благородие! — пробормотала Марья испуганно.
Мать провела рукой
по лицу, и мысль ее трепетно поплыла над впечатлениями вчерашнего
дня. Охваченная ими, она сидела долго, остановив глаза на остывшей чашке чая, а в душе ее разгоралось желание увидеть кого-то умного, простого, спросить его о многом.
— Вы, голубчик, пристройте-ка меня к этому
делу, прошу я вас! — говорила она. — Я вам везде пойду.
По всем губерниям, все дороги найду! Буду ходить зиму и лето — вплоть до могилы — странницей, — разве плохая это мне доля?
— Нет, видно, смял меня этот
день, Первое мая! Неловко мне как-то, и точно
по двум дорогам сразу я иду: то мне кажется, что все понимаю, а вдруг как в туман попала. Вот теперь вы, — смотрю на вас — барыня, — занимаетесь этим
делом… Пашу знаете — и цените его, спасибо вам…
На третий
день пришли к селу; мать спросила мужика, работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились
по крутой лесной тропинке, — корни деревьев лежали на ней, как ступени, — на небольшую круглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.
Незаметно для нее она стала меньше молиться, но все больше думала о Христе и о людях, которые, не упоминая имени его, как будто даже не зная о нем, жили — казалось ей —
по его заветам и, подобно ему считая землю царством бедных, желали
разделить поровну между людьми все богатства земли.
«Справедливо, а — не утешает!» — невольно вспомнила мать слова Андрея и тяжело вздохнула. Она очень устала за
день, ей хотелось есть. Однотонный влажный шепот больного, наполняя комнату, беспомощно ползал
по гладким стенам. Вершины лип за окном были подобны низко опустившимся тучам и удивляли своей печальной чернотой. Все странно замирало в сумрачной неподвижности, в унылом ожидании ночи.
Весь следующий
день мать провела в хлопотах, устраивая похороны, а вечером, когда она, Николай и Софья пили чай, явилась Сашенька, странно шумная и оживленная. На щеках у нее горел румянец, глаза весело блестели, и вся она, казалось матери, была наполнена какой-то радостной надеждой. Ее настроение резко и бурно вторглось в печальный тон воспоминаний об умершем и, не сливаясь с ним, смутило всех и ослепило, точно огонь, неожиданно вспыхнувший во тьме. Николай, задумчиво постукивая пальцем
по столу, сказал...
Медленно, но широкими кругами
по застоявшейся темной жизни расходилось волнение, просыпалась сонная мысль, и привычное, спокойное отношение к содержанию
дня колебалось.
— Значит, позвольте познакомиться! Зовут меня Петр Егоров Рябинин,
по прозвищу Шило. В
делах ваших я несколько понимаю. Грамотен и не дурак, так сказать…
Я тут верстах в семи у барыни одной работаю,
по столярному
делу, — хорошая женщина, надо сказать, книжки дает разные, — иной раз прочитаешь — так и осенит!
— Я попрошу вас говорить
по существу
дела! — сухо заметил старичок.