Неточные совпадения
— Я читаю запрещенные книги. Их запрещают читать потому, что они говорят
правду о нашей, рабочей жизни… Они печатаются тихонько, тайно, и если их у меня найдут — меня посадят в тюрьму, — в тюрьму за то, что я хочу знать
правду.
Поняла?
Павел видел улыбку на губах матери, внимание на лице, любовь в ее глазах; ему казалось, что он заставил ее
понять свою
правду, и юная гордость силою слова возвышала его веру в себя. Охваченный возбуждением, он говорил, то усмехаясь, то хмуря брови, порою в его словах звучала ненависть, и когда мать слышала ее звенящие, жесткие слова, она, пугаясь, качала головой и тихо спрашивала сына...
— Если вы, мамаша, покажете им, что испугались, они подумают: значит, в этом доме что-то есть, коли она так дрожит. Вы ведь
понимаете — дурного мы не хотим, на нашей стороне
правда, и всю жизнь мы будем работать для нее — вот вся наша вина! Чего же бояться?
Правду вашу я тоже
поняла: покуда будут богатые — ничего не добьется народ, ни
правды, ни радости, ничего!
— Обман! — ответил Рыбин. — Чувствую — обман. Ничего не знаю, а — есть обман. Вот. Господа мудрят чего-то. А мне нужно
правду. И я
правду понял. А с господами не пойду. Они, когда понадобится, толкнут меня вперед, — да по моим костям, как по мосту, дальше зашагают…
— Если бы ты почувствовала всю эту мерзость и позорную гниль — ты
поняла бы нашу
правду, увидала бы, как она велика.
— Товарищи! — раздался голос Павла. — Солдаты такие же люди, как мы. Они не будут бить нас. За что бить? За то, что мы несем
правду, нужную всем? Ведь эта
правда и для них нужна. Пока они не
понимают этого, но уже близко время, когда и они встанут рядом с нами, когда они пойдут не под знаменем грабежей и убийств, а под нашим знаменем свободы. И для того, чтобы они
поняли нашу
правду скорее, мы должны идти вперед. Вперед, товарищи! Всегда — вперед!
— Второй раз сажают — все за то, что он
понял божью
правду и открыто сеял ее… Молодой он, красавец, умный! Газету — он придумал, и Михаила Ивановича он на путь поставил, — хоть и вдвое старше его Михайло-то! Теперь вот — судить будут за это сына моего и — засудят, а он уйдет из Сибири и снова будет делать свое дело…
— Ведь вот штука! Глядишь на них, чертей,
понимаешь — зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать — а может, их
правда? Вспомнишь, что на фабрике они все растут да растут, их то и дело хватают, а они, как ерши в реке, не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила за ними?
— Да, хорошо! — И, точно сообщая тайну, понизив голос, продолжала: — Все — вы, Николай Иванович, все люди
правды — тоже рядом! Вдруг люди стали родными, —
понимаю всех. Слов не
понимаю, а все другое —
понимаю!
— Ведь это — как новый бог родится людям! Все — для всех, все — для всего! Так
понимаю я всех вас. Воистину, все вы — товарищи, все — родные, все — дети одной матери —
правды!
Неточные совпадения
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о
правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о
правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту
правду не посекут.
Кити отвечала, что ничего не было между ними и что она решительно не
понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную
правду. Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она не могла сказать матери, которой она не говорила и себе. Это была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
— Да ты думаешь, она ничего не
понимает? — сказал Николай. — Она всё это
понимает лучше всех нас.
Правда, что есть в ней что-то хорошее, милое?
Правда, Шураев снятые им огороды хотел было раздать по мелочам мужикам. Он, очевидно, совершенно превратно и, казалось умышленно превратно
понял условия, на которых ему была сдана земля.
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и думала о том,
правда ли то, что Вронский не убился. О нем ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно
понял то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.