Неточные совпадения
В отношениях
людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов.
Люди рождались с этою болезнью
души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
— Разве же есть где на земле необиженная
душа? Меня столько обижали, что я уже устал обижаться. Что поделаешь, если
люди не могут иначе? Обиды мешают дело делать, останавливаться около них — даром время терять. Такая жизнь! Я прежде, бывало, сердился на
людей, а подумал, вижу — не стоит. Всякий боится, как бы сосед не ударил, ну и старается поскорее сам в ухо дать. Такая жизнь, ненько моя!
— Она верно идет! — говорил он. — Вот она привела вас ко мне с открытой
душой. Нас, которые всю жизнь работают, она соединяет понемногу; будет время — соединит всех! Несправедливо, тяжело построена она для нас, но сама же и открывает нам глаза на свой горький смысл, сама указывает
человеку, как ускорить ее ход.
— Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они и бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют! Ты помни, мать, бог создал
человека по образу и подобию своему, — значит, он подобен
человеку, если
человек ему подобен! А мы — не богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо, мать, очистить его! В ложь и в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы
души нам убить!..
— Свято место не должно быть пусто. Там, где бог живет, — место наболевшее. Ежели выпадает он из
души, — рана будет в ней — вот! Надо, Павел, веру новую придумать… надо сотворить бога — друга
людям!
— Христос был не тверд духом. Пронеси, говорит, мимо меня чашу. Кесаря признавал. Бог не может признавать власти человеческой над
людьми, он — вся власть! Он
душу свою не делит: это — божеское, это — человеческое… А он — торговлю признавал, брак признавал. И смоковницу проклял неправильно, — разве по своей воле не родила она?
Душа тоже не по своей воле добром неплодна, — сам ли я посеял злобу в ней? Вот!
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын за общественное дело пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна
душа, и все его жалеют. Я скажу — от арестов этих добра начальству не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили
человека за пятку, далеко не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
— Обидно это, — а надо не верить
человеку, надо бояться его и даже — ненавидеть! Двоится
человек. Ты бы — только любить хотел, а как это можно? Как простить
человеку, если он диким зверем на тебя идет, не признает в тебе живой
души и дает пинки в человеческое лицо твое? Нельзя прощать! Не за себя нельзя, — я за себя все обиды снесу, — но потакать насильщикам не хочу, не хочу, чтобы на моей спине других бить учились.
— Ну, — сказал хохол усмехаясь, — когда
человеку сорок лет да он сам долго боролся с медведями в своей
душе — трудно его переделать…
— Вот именно! В этом их несчастие. Если, видите вы, в пищу ребенка прибавлять понемногу меди, это задерживает рост его костей, и он будет карликом, а если отравлять
человека золотом —
душа у него становится маленькая, мертвенькая и серая, совсем как резиновый мяч ценою в пятачок…
Гнуснейшее убийство миллионов
людей, убийство
душ…
— Прошлялся я по фабрикам пять лет, отвык от деревни, вот! Пришел туда, поглядел, вижу — не могу я так жить! Понимаешь? Не могу! Вы тут живете — вы обид таких не видите. А там — голод за
человеком тенью ползет и нет надежды на хлеб, нету! Голод
души сожрал, лики человеческие стер, не живут
люди, гниют в неизбывной нужде… И кругом, как воронье, начальство сторожит — нет ли лишнего куска у тебя? Увидит, вырвет, в харю тебе даст…
— Мне даже тошно стало, как взглянул я снова на эту жизнь. Вижу — не могу! Однако поборол себя, — нет, думаю, шалишь,
душа! Я останусь! Я вам хлеба не достану, а кашу заварю, — я, брат, заварю ее! Несу в себе обиду за
людей и на
людей. Она у меня ножом в сердце стоит и качается.
— Не гожусь я ни для чего, кроме как для таких делов! — сказал Николай, пожимая плечами. — Думаю, думаю — где мое место? Нету места мне! Надо говорить с
людьми, а я — не умею. Вижу я все, все обиды людские чувствую, а сказать — не могу! Немая
душа.
— Да здравствуют рабочие
люди всех стран! — крикнул Павел. И, все увеличиваясь в силе и в радости, ему ответило тысячеустое эхо потрясающим
душу звуком.
Мать видела необъятно много, в груди ее неподвижно стоял громкий крик, готовый с каждым вздохом вырваться на волю, он
душил ее, но она сдерживала его, хватаясь руками за грудь. Ее толкали, она качалась на ногах и шла вперед без мысли, почти без сознания. Она чувствовала, что
людей сзади нее становится все меньше, холодный вал шел им навстречу и разносил их.
— Все — по-новому! И деньги без цены!
Люди за них
душу свою теряют, а для вас они — так себе! Как будто из милости к
людям вы их при себе держите…
— У меня голова кружится, и как будто я — сама себе чужая, — продолжала мать. — Бывало — ходишь, ходишь около
человека прежде чем что-нибудь скажешь ему от
души, а теперь — всегда
душа открыта, и сразу говоришь такое, чего раньше не подумала бы…
— Зовите, как хочется! — задумчиво сказала мать. — Как хочется, так и зовите. Я вот все смотрю на вас, слушаю, думаю. Приятно мне видеть, что вы знаете пути к сердцу человеческому. Все в
человеке перед вами открывается без робости, без опасений, — сама собой распахивается
душа встречу вам. И думаю я про всех вас — одолеют они злое в жизни, непременно одолеют!
— Приходит к нам, сидит и рассказывает всегда одно — про эту издевку над
человеком. В ней — вся его
душа, как будто ею глаза ему выбили и больше он ничего не видит.
Думала она об этом много, и росла в
душе ее эта дума, углубляясь и обнимая все видимое ею, все, что слышала она, росла, принимая светлое лицо молитвы, ровным огнем обливавшей темный мир, всю жизнь и всех
людей.
— Вот, глядите,
люди, как зверье
душит вас вашей же рукой! Глядите, думайте!
— С такими
людьми можно идти народу, они на малом не помирятся, не остановятся, пока не одолеют все обманы, всю злобу и жадность, они не сложат рук, покуда весь народ не сольется в одну
душу, пока он в один голос не скажет — я владыка, я сам построю законы, для всех равные!..
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых
людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет,
душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
— Вообще — чудесно! — потирая руки, говорил он и смеялся тихим, ласковым смехом. — Я, знаете, последние дни страшно хорошо жил — все время с рабочими, читал, говорил, смотрел. И в
душе накопилось такое — удивительно здоровое, чистое. Какие хорошие
люди, Ниловна! Я говорю о молодых рабочих — крепкие, чуткие, полные жажды все понять. Смотришь на них и видишь — Россия будет самой яркой демократией земли!
— А у меня, видите ли, тоже вот, как у Саши, была история! Любил девушку — удивительный
человек была она, чудесный. Лет двадцати встретил я ее и с той поры люблю, и сейчас люблю, говоря правду! Люблю все так же — всей
душой, благодарно и навсегда…
Ей, женщине и матери, которой тело сына всегда и все-таки дороже того, что зовется
душой, — ей было страшно видеть, как эти потухшие глаза ползали по его лицу, ощупывали его грудь, плечи, руки, терлись о горячую кожу, точно искали возможности вспыхнуть, разгореться и согреть кровь в отвердевших жилах, в изношенных мускулах полумертвых
людей, теперь несколько оживленных уколами жадности и зависти к молодой жизни, которую они должны были осудить и отнять у самих себя.
— Дорогая вы моя! Как хорошо это, когда знаешь, что уже есть в жизни свет для всех
людей и — будет время — увидят они его, обнимутся с ним
душой!
— Слово сына моего — чистое слово рабочего
человека, неподкупной
души! Узнавайте неподкупное по смелости!