Неточные совпадения
И собака весь
день ходила
за ним, опустив большой, пышный хвост.
Дни скользили один
за другим, как бусы четок, слагаясь в недели, месяцы. Каждую субботу к Павлу приходили товарищи, каждое собрание являлось ступенью длинной пологой лестницы, — она вела куда-то вдаль, медленно поднимая людей.
Когда мать услыхала это слово, она в молчаливом испуге уставилась в лицо барышни. Она слышала, что социалисты убили царя. Это было во
дни ее молодости; тогда говорили, что помещики, желая отомстить царю
за то, что он освободил крестьян, дали зарок не стричь себе волос до поры, пока они не убьют его,
за это их и назвали социалистами. И теперь она не могла понять — почему же социалист сын ее и товарищи его?
— Надо, Андрей, ясно представлять себе, чего хочешь, — заговорил Павел медленно. — Положим, и она тебя любит, — я этого не думаю, — но, положим, так! И вы — поженитесь. Интересный брак — интеллигентка и рабочий! Родятся дети, работать тебе надо будет одному… и — много. Жизнь ваша станет жизнью из-за куска хлеба, для детей, для квартиры; для
дела — вас больше нет. Обоих нет!
— Смутьяны!
За такие
дела надо морду бить!
— Такое
дело! — сказал Рыбин, усмехнувшись. — И меня — обыскали, ощупали, да-а. Изругали… Ну — не обидели однако. Увели, значит, Павла! Директор мигнул, жандарм кивнул, и — нет человека? Они дружно живут. Одни народ доят, а другие —
за рога держат…
— Правильно! — сказал Егор Иванович. — А если мы ухитримся испортить им эту обедню, так они и совсем в дураках останутся.
Дело стоит так: если мы теперь перестанем доставлять на фабрику наши книжечки, жандармишки уцепятся
за это грустное явление и обратят его против Павла со товарищи, иже с ним ввергнуты в узилище…
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын
за общественное
дело пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа, и все его жалеют. Я скажу — от арестов этих добра начальству не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека
за пятку, далеко не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
—
За дело взялась, Ниловна?
— Они с этим ни
за что не согласятся! — возразил Егор. — Они глубоко убеждены, что это — именно их
дело! И будут спрашивать усердно, долго!
— Помер муж, я схватилась
за сына, — а он пошел по этим
делам. Вот тут плохо мне стало и жалко его… Пропадет, как я буду жить? Сколько страху, тревоги испытала я, сердце разрывалось, когда думала о его судьбе…
—
За то, что помогаешь великому нашему
делу, спасибо! — говорил он. — Когда человек может назвать мать свою и по духу родной — это редкое счастье!
— Воистину так, мамаша! Вы схватили
за рога быка истории. На этом желтеньком фоне есть некоторые орнаменты, то есть вышивки, но — они
дела не меняют! Именно толстенькие человечки — главные греховодники и самые ядовитые насекомые, кусающие народ. Французы удачно называют их буржуа. Запомните, мамаша, — буржуа. Жуют они нас, жуют и высасывают…
— Не тронь ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая его голову к своей груди. — Не говори ничего! Господь с тобой, — твоя жизнь — твое
дело! Но — не задевай сердца! Разве может мать не жалеть? Не может… Всех жалко мне! Все вы — родные, все — достойные! И кто пожалеет вас, кроме меня?.. Ты идешь,
за тобой — другие, все бросили, пошли… Паша!
—
За товарищей,
за дело — я все могу! И убью. Хоть сына…
— По дороге вперед и против самого себя идти приходится. Надо уметь все отдать, все сердце. Жизнь отдать, умереть
за дело — это просто! Отдай — больше, и то, что тебе дороже твоей жизни, — отдай, — тогда сильно взрастет и самое дорогое твое — правда твоя!..
— Чудак! — усмехнулся Рыбин, хлопая рукой по колену. — Кто на меня подумает? Простой мужик этаким
делом занимается, разве это бывает? Книга —
дело господское, им
за нее и отвечать…
— Михаил Иванович так хочет, чтобы он
дело делал, а на расправу
за него другие шли…
— Наше
дело — не допустить этого! Наше
дело, Павел, сдержать его! Мы к нему всех ближе, — нам он поверит,
за нами пойдет!
Дни полетели один
за другим с быстротой, не позволявшей матери думать о Первом мая. Только по ночам, когда, усталая от шумной, волнующей суеты
дня, она ложилась в постель, сердце ее тихо ныло.
— Пашка! Свернут тебе голову, подлецу,
за твои
дела, дождешься!
—
За границей рабочие уже поняли эту простую истину и сегодня, в светлый
день Первого мая…
— Послушайте, ради Христа! Все вы — родные… все вы — сердечные… поглядите без боязни, — что случилось? Идут в мире дети, кровь наша, идут
за правдой… для всех! Для всех вас, для младенцев ваших обрекли себя на крестный путь… ищут
дней светлых. Хотят другой жизни в правде, в справедливости… добра хотят для всех!
Через несколько
дней мать и Софья явились перед Николаем бедно одетыми мещанками, в поношенных ситцевых платьях и кофтах, с котомками
за плечами и с палками в руках. Костюм убавил Софье рост и сделал еще строже ее бледное лицо.
Они смотрели в лицо женщины, худое, бледное; перед ними все ярче освещалось святое
дело всех народов мира — бесконечная борьба
за свободу.
«Справедливо, а — не утешает!» — невольно вспомнила мать слова Андрея и тяжело вздохнула. Она очень устала
за день, ей хотелось есть. Однотонный влажный шепот больного, наполняя комнату, беспомощно ползал по гладким стенам. Вершины лип
за окном были подобны низко опустившимся тучам и удивляли своей печальной чернотой. Все странно замирало в сумрачной неподвижности, в унылом ожидании ночи.
— Он не может жить в городе. Он возьмется
за дело только в новой типографии, а для нее не хватает еще одного человека…
События последних
дней утомили ее, и теперь, услышав о возможности для себя жить вне города, вдали от его драм, она жадно ухватилась
за эту возможность.
— Дураки вы, сукины дети! Ничего не понимая, лезете в такое
дело, — в государственное
дело! Скоты! Благодарить меня должны, в ноги мне поклониться
за доброту мою! Захочу я — все пойдете в каторгу…
— Какой толк в этой работе? Впроголодь живешь изо
дня в
день все равно. Дети родятся — поглядеть
за ними время нет, — из-за работы, которая хлеба не дает.
— Второй раз сажают — все
за то, что он понял божью правду и открыто сеял ее… Молодой он, красавец, умный! Газету — он придумал, и Михаила Ивановича он на путь поставил, — хоть и вдвое старше его Михайло-то! Теперь вот — судить будут
за это сына моего и — засудят, а он уйдет из Сибири и снова будет делать свое
дело…
— Ежели
за это
дело браться, — задумчиво и негромко начал он, — то уже, действительно, надо всей душой…
—
За такое
дело, не подумав, нельзя взяться…
И всю дорогу до города, на тусклом фоне серого
дня, перед матерью стояла крепкая фигура чернобородого Михаилы, в разорванной рубахе, со связанными
за спиной руками, всклокоченной головой, одетая гневом и верою в свою правду.
— Все, которые грамотные, даже богачи читают, — они, конечно, не у нас берут… Они ведь понимают — крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, — значит, сами и
делить ее будут, а уж они так
разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, — как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
К фонарю подходит фонарщик —
днем, лампы чистить, — ставит лестницу к стене, влез, зацепил
за гребень стены крючья веревочной лестницы, спустил ее во двор тюрьмы и — марш!
— Ведь вот штука! Глядишь на них, чертей, понимаешь — зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать — а может, их правда? Вспомнишь, что на фабрике они все растут да растут, их то и
дело хватают, а они, как ерши в реке, не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила
за ними?
— Ну, Сашенька, вы убирайтесь, пока целы!
За мной с утра гуляют два шпиона, и так открыто, что
дело пахнет арестом. У меня — предчувствие. Что-то где-то случилось. Кстати, вот у меня речь Павла, ее решено напечатать. Несите ее к Людмиле, умоляйте работать быстрее. Павел говорил славно, Ниловна!.. Берегитесь шпионов, Саша…
— Я к вам по
делу! — смущенно сказала она, заметив, что хозяйка наблюдает
за нею.
Мальчик читал газету и как будто не слышал ничего, но порою глаза его смотрели из-за листа в лицо матери, и когда она встречала их живой взгляд, ей было приятно, она улыбалась. Людмила снова вспоминала Николая без сожаления об его аресте, а матери казался вполне естественным ее тон. Время шло быстрее, чем в другие
дни, — когда кончили пить чай, было уже около полудня.
— Черт знает, насколько удобно вам теперь взяться
за это! — нерешительно сказал доктор и вынул часы. — Теперь одиннадцать сорок три, — поезд в два пять, дорога туда — пять пятнадцать. Вы приедете вечером, но недостаточно поздно. И не в этом
дело…