Неточные совпадения
Деревенька маленькая, уютная, и хоть бедная, но урядливая. Стоит в широком кольце лесов,
на холме, обегает этот холм полукругом бойкая и светлая речка Вага. Везде, куда ни глянешь, увалы и холмы,
на них, словно
ковры, пашни
лежат; всюду, замыкая дали, стоят леса, и только в северном углу распахнулись они, выпуская
на поляну сплавную реку Косулю, но она, приняв Вагу в берега свои, круто изогнулась и уходит снова в темноту лесов.
Муж ее, полуодетый,
лежал на ковре, под окном, сухо покашливал и толкал взад-вперед детскую коляску, в коляске шевелился большеголовый ребенок, спокойно, темными глазами изучая небо.
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула руками. Аглая быстро подбежала к нему, успела принять его в свои руки и с ужасом, с искаженным болью лицом, услышала дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной
лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову подушку.
В первой комнате, устланной коврами и увешанной по стенам оружием, стояли низенькие тахты и
лежали на коврах подушки. Комната эта называлась «кунацкой». Здесь деда принимал гостей, здесь пировали лезгины своего и чужих аулов.
Неточные совпадения
Ночь еще только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился
на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; все, что ни
лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей.
Проходя шагах в двадцати от Дьякона, он посмотрел
на него из-под очков, — старик, подогнув ноги,
лежал на красном, изорванном
ковре; издали лоскутья
ковра казались толстыми, пышными.
За магазином, в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый
ковер лежал на полу, стены тоже были завешаны
коврами, высоко
на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним
на столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания
на них, по пыли, каких-нибудь заметок
на память.
Ковры были в пятнах.
На диване
лежало забытое полотенце;
на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки.
Она сидит, опершись локтями
на стол, положив лицо в ладони, и мечтает, дремлет или… плачет. Она в неглиже, не затянута в латы негнущегося платья, без кружев, без браслет, даже не причесана; волосы небрежно, кучей
лежат в сетке; блуза стелется по плечам и падает широкими складками у ног.
На ковре лежат две атласные туфли: ноги просто в чулках покоятся
на бархатной скамеечке.