Силою любви своей человек создаёт подобного себе, и потому думал я, что девушка
понимает душу мою, видит мысли мои и нужна мне, как я сам себе. Мать её стала ещё больше унылой, смотрит на меня со слезами, молчит и вздыхает, а Титов прячет скверные руки свои и тоже молча ходит вокруг меня; вьётся, как ворон над собакой издыхающей, чтоб в минуту смерти вырвать ей глаза. С месяц времени прошло, а я всё на том же месте стою, будто дошёл до крутого оврага и не знаю, где перейти. Тяжело было.
Неточные совпадения
Нежной
души человек был Ларион, и все животные
понимали это; про людей того не скажу — не в осуждение им, а потому, что, знаю, — человека лаской не накормишь.
Вытолкал я его вон из конторы. Прибаутки его не хотел я
понять, потому что, считая себя верным слугой бога, и мысли свои считал вернейшими мыслей других людей, Становилось мне одиноко и тоскливо, чувствую — слабеет
душа моя.
А я по привычке повторяю про себя слова богослужения, оглядываюсь, хочу
понять, которая здесь отшельница, и нет во мне благоговения.
Понял это — смутился… Ведь не играть пришёл, а в
душе — пусто. И никак не могу собрать себя, всё во мне разрознено, мысли одна через другую скачут. Вижу несколько измождённых лиц — древние, полумёртвые старухи, смотрят на иконы, шевелят губами, а шёпота не слышно.
В пристройке, где он дал мне место, сел я на кровать свою и застыл в страхе и тоске. Чувствую себя как бы отравленным, ослаб весь и дрожу. Не знаю, что думать; не могу
понять, откуда явилась эта мысль, что он — отец мой, — чужая мне мысль, ненужная. Вспоминаю его слова о
душе —
душа из крови возникает; о человеке — случайность он на земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при вопросе моём. Развернул книгу, рассказывается в ней о каком-то французском кавалере, о дамах… Зачем это мне?
К зиме я всегда старался продвинуться на юг, где потеплей, а если меня на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по монастырям. Сначала, конечно, косятся монахи, но покажешь себя в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда человек хорошо работает, а денег не берёт. Ноги отдыхают, а руки да голова работают. Вспоминаешь всё, что видел за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую пищу
душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь
понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до слёз.
— Был попом недолго, да расстригли и в Суздаль-монастыре шесть лет сидел! За что, спрашиваешь? Говорил я в церкви народушке проповеди, он же, по простоте
души, круто
понял меня. Его за это пороть, меня — судить, тем дело и кончилось. О чём проповеди? Уж не помню. Было это давненько, восемнадцать лет тому назад — можно и забыть. Разными мыслями я жил, и все они не ко двору приходились.
И не привык ещё, не умеет он пользоваться силами своими, пугается мятежей духа своего, создаёт чудовищ и боится отражений нестройной
души своей — не
понимая сущности её; поклоняется формам веры своей — тени своей, говорю!
Обидно ругается — не любил я, когда меня подкидышем звали, но — приятен мне гнев его, ибо
понимаю — гневается искренно верующий в правду свою, и такой гнев хорошо падает на
душу — много в нём любви, сладкой пищи сердца.
Спутались в усталой голове сон и явь,
понимаю я, что эта встреча — роковой для меня поворот. Стариковы слова о боге, сыне духа народного, беспокоят меня, не могу помириться с ними, не знаю духа иного, кроме живущего во мне. И обыскиваю в памяти моей всех людей, кого знал; ошариваю их, вспоминая речи их: поговорок много, а мыслями бедно. А с другой стороны вижу тёмную каторгу жизни — неизбывный труд хлеба ради, голодные зимы, безысходную тоску пустых дней и всякое унижение человека, оплевание его
души.
«Что тут — все дороги на этот завод?» — думаю и кружусь по деревням, по лесам, ползаю, словно жук в траве, вижу издали эти заводы. Дымят они, но не манят меня. Кажется, что потерял я половину себя, и не могу
понять — чего хочу? Плохо мне. Серая, ленивая досада колеблется в
душе, искрами вспыхивает злой смешок, и хочется мне обижать всех людей и себя самого.
Вдруг все начнут с полуслова
понимать меня, стою в кругу людей, и они как бы тело моё, а я их
душа и воля, на этот час.
Догадка эта пришла ко мне бесплотной и неясной: чувствую, что растёт в
душе новое зерно, но
понять его не могу; только замечаю, что влечёт меня к людям всё более настойчиво.
Не хочу сказать, что сразу принял я их и тогда же
понял до глубины, но впервые тем вечером почувствовал я их родственную близость моей
душе, и показалась мне тогда вся земля Вифлеемом, детской кровью насыщенной. Понятно стало горячее желание богородицы, коя, видя ад, просила Михаила архангела...
Верно он говорит: чужда мне была книга в то время. Привыкший к церковному писанию, светскую мысль
понимал я с великим трудом, — живое слово давало мне больше, чем печатное. Те же мысли, которые я
понимал из книг, — ложились поверх
души и быстро исчезали, таяли в огне её. Не отвечали они на главный мой вопрос: каким законам подчиняется бог, чего ради, создав по образу и подобию своему, унижает меня вопреки воле моей, коя есть его же воля?
Разбойные песни я часто слыхал, но не знал, из чьих слов они сложены, чья
душа светит в них, а на сей раз
понял это: говорит мне песня тысячами уст древнего народа...
Но я радостно
понял, что недоступность цели есть источник бесконечного роста духа моего и великих красот мирских, а в бесконечности этой — бесчисленность восторгов для живой
души человеческой.
Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, //
Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому // Пределы не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — //
Душа народа русского… // О сеятель! приди!..
Правдин. Удовольствие, которым государи наслаждаются, владея свободными
душами, должно быть столь велико, что я не
понимаю, какие побуждения могли бы отвлекать…
Стародум. Как
понимать должно тому, у кого она в
душе. Обойми меня, друг мой! Извини мое простосердечие. Я друг честных людей. Это чувство вкоренено в мое воспитание. В твоем вижу и почитаю добродетель, украшенную рассудком просвещенным.
Тут только
понял Грустилов, в чем дело, но так как
душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
И она вдруг
поняла то, что было в ее
душе.