Неточные совпадения
— Наверно — тебе хорошо
будет у него… Старичок — судьбе отслужил, прошёл сквозь все грехи,
живёт, чтобы маленький кусочек съесть, ворчит-мурлыкает, вроде сытого кота…
— Однако тебе это всё равно. И колдун — человек. Ты вот что знай: город — он опасный, он вон как приучает людей: жена у человека на богомолье ушла, а он сейчас на её место стряпуху посадил и — балуется. А старик такого примера показать не может… Я и говорю, что, мол, тебе с ним ладно
будет, надо думать.
Будешь ты
жить за ним, как за кустом, сиди да поглядывай.
— Я человек одинокий, тихий, и, если он угодит мне, может
быть, я его сделаю совершенно счастливым. Всю жизнь я
прожил честно и прямоверно; нечестного — не прощаю и, буде что замечу, предам суду. Ибо ныне судят и малолетних, для чего образована тюрьма, именуемая колонией для малолетних преступников — для воришек…
«
Будешь ты
жить за ним, как за кустом…»
Он присматривался к странной жизни дома и не понимал её, — от подвалов до крыши дом
был тесно набит людьми, и каждый день с утра до вечера они возились в нём, точно раки в корзине. Работали здесь больше, чем в деревне, и злились крепче, острее.
Жили беспокойно, шумно, торопливо — порою казалось, что люди хотят скорее кончить всю работу, — они ждут праздника, желают встретить его свободными, чисто вымытые, мирно, со спокойной радостью. Сердце мальчика замирало, в нём тихо бился вопрос...
— Ты не читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше
были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен
жить скрытно и плотью и духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего веры… Книга не вредна человеку только в старости.
— Встань! Ну, скажи — как ты теперь
будешь жить?
— Ты
будешь жить с нами, — со мной! — ласково объявила Раиса.
— Да, ты
будешь жить у нас, а я найду тебе хорошее место.
Вечерами, когда он сидел в большой комнате почти один и вспоминал впечатления дня, — всё ему казалось лишним, ненастоящим, всё
было непонятно. Казалось — все знают, что надо
жить тихо, беззлобно, но никто почему-то не хочет сказать людям секрет иной жизни, все не доверяют друг другу, лгут и вызывают на ложь.
Было ясно общее раздражение на жизнь, все жаловались на тяжесть её, каждый смотрел на другого, как на опасного врага своего, и у каждого недовольство жизнью боролось с недоверием к людям.
—
Есть. Только я
живу у тётки. У меня мать — сволочь. На содержании у мясника
живёт. Я к ней не хожу, мясник не велит. Один раз я пришёл, а он меня ка-ак хватит ногой в зад — у!
— Эх, — задумчиво сказала она, — если б можно
было прожить век с чистой совестью…
— Я туда не пойду! — сказал Евсей. — С Капитоном Ивановичем
буду жить…
— Прощай! — говорил он, положив руку на плечо Евсея. —
Живи осторожно. Людям не верь, женщинам — того больше. Деньгам цену знай. Серебром — купи, золото — копи, меди — не гнушайся, железом — обороняйся,
есть такая казацкая поговорка. Я ведь казак, н-на…
— Пётр Петрович
будет твоим начальником и учителем, ты должен исполнять всё, что он тебе прикажет… Понял?! — Он
будет жить с вами?
— Иван, это мой двоюродный брат, он
будет жить здесь, приготовь соседний номер…
— Всё сволочь, и
жить — нельзя. Моисей велел зарезать двадцать три тысячи сифилитиков. Тогда народу
было немного, заметь! Если бы у меня
была власть — я бы уничтожил миллионы…
— Всех этих либералов, генералов, революционеров, распутных баб. Большой костёр, и — жечь!
Напоить землю кровью, удобрить её пеплом, и
будут урожаи. Сытые мужики выберут себе сытое начальство… Человек — животное и нуждается в тучных пастбищах, плодородных полях. Города — уничтожить… И всё лишнее, — всё, что мешает мне
жить просто, как
живут козлы, петухи, — всё — к дьяволу!
Они заспорили, но Евсей, обрадованный отношением Маклакова, не слушал их. Он смотрел в лицо сыщика и думал, что хорошо бы
жить с ним, а не с Петром, который ругает начальство и за это может
быть арестован, как арестовали Дудку.
— Брезгует мною, дворянин. Имеет право, чёрт его возьми! Его предки
жили в комнатах высоких, дышали чистым воздухом,
ели здоровую пищу, носили чистое бельё. И он тоже. А я — мужик; родился и воспитывался, как животное, в грязи, во вшах, на чёрном хлебе с мякиной. У него кровь лучше моей, ну да. И кровь и мозг.
— Ну, когда ещё это
будет, а той порою люди
поживут с удовольствием…
Евсей часто бывал в одном доме, где
жили доктор и журналист, за которыми он должен
был следить. У доктора служила кормилица Маша, полная и круглая женщина с весёлым взглядом голубых глаз. Она
была ласкова, говорила быстро, а иные слова растягивала, точно
пела их. Чисто одетая в белый или голубой сарафан, с бусами на голой шее, пышногрудая, сытая, здоровая, она нравилась Евсею.
Евсей, слушая эти речи, ждал, когда
будут говорить о русском народе и объяснят: почему все люди неприятны и жестоки, любят мучить друг друга,
живут такой беспокойной, неуютной жизнью, и отчего такая нищета, страх везде и всюду злые стоны? Но об этом никто не говорил.
Климков отвечал осторожно — нужно
было понять, чем опасна для него эта встреча? Но Яков говорил за двоих, рассказывая о деревне так поспешно, точно ему необходимо
было как можно скорее покончить с нею. В две минуты он сообщил, что отец ослеп, мать всё хворает, а он сам уже три года
живёт в городе, работая на фабрике.
Подошла ночь, когда решено
было арестовать Ольгу, Якова и всех, кто
был связан с ними по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, — там
живёт большой рыжебородый человек Костя с женой, рябоватой и толстой, а за прислугу у них — Ольга. У Кости голова
была гладко острижена, а у жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею людьми не в своём уме и как будто долго лежали в больнице.
— Этот новый порядок жизни невыгоден вам, — значит, нужно бороться против него — так? За кого, за чей интерес вы
будете бороться? За себя лично, за свой интерес, за ваше право
жить так, как вы
жили до этой поры. Ясно? Что вы можете сделать?
— Я, Тимофей Васильевич, уйду! Вот, как только устроится всё, я и уйду. Займусь, помаленьку, торговлей и
буду жить тихо, один…
Рассказывать о себе
было приятно, Климков слушал свой голос с удивлением, он говорил правдиво и ясно видел, что ни в чём не виноват — ведь он дни свои
прожил не так, как хотелось ему!
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по
жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Чтобы ему, если и тетка
есть, то и тетке всякая пакость, и отец если
жив у него, то чтоб и он, каналья, околел или поперхнулся навеки, мошенник такой!
Так вот как, Анна Андреевна, а? Как же мы теперь, где
будем жить? здесь или в Питере?
Хлестаков. Я люблю
поесть. Ведь на то
живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. Как называлась эта рыба?
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, //
Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне
поют: «Трудись!»