Неточные совпадения
Дядя Пётр, должно
быть, не слышал его
слов, он не ответил, вынул из огня раскалённое железо, прищурил глаза и стал ковать, брызгая красными искрами. Потом вдруг остановился, медленно опустил руку с молотом и, усмехаясь, сказал...
Ему стало жалко Раису — зачем она сделалась женою человека, который говорит о ней дурно? И, должно
быть, ей очень холодно лежать, голой на кожаном диване. Мелькнула у него нехорошая мысль, но она подтверждала
слова старика о Раисе, и Евсей пугливо прогнал эту мысль.
День этот
был странно длинён. Над крышами домов и площадью неподвижно висела серая туча, усталый день точно запутался в её сырой массе и тоже остановился. К вечеру в лавку пришли покупатели, один — сутулый, худой, с красивыми, полуседыми усами, другой — рыжебородый, в очках. Оба они долго и внимательно рылись в книгах, худой всё время тихонько свистел, и усы у него шевелились, а рыжий говорил с хозяином. Евсей укладывал отобранные книги в ряд, корешками вверх, и прислушивался к
словам старика Распопова.
Евсей молча кивнул головой, соглашаясь со
словами Раисы. Она вздохнула, посмотрела из окна на улицу, и, когда снова обернулась к Евсею, лицо её удивило его — оно
было красное, глаза стали меньше, темнее. Женщина сказала ленивым и глухим голосом...
Плоское угреватое лицо сыщика
было строго,
слова его повелительно дёргали Евсея и правили им, как вожжи смирной лошадью.
Утром, по каменному лицу Раисы и злому раздражению сыщика, Евсей понял, что эти люди не помирились. За ужином они снова начали спор, сыщик ругался, его распухшее, синее лицо
было страшно, правая рука висела на перевязи, левой он грозно размахивал. Раиса, бледная и спокойная, выкатив круглые глаза, следила за взмахами его красной руки и говорила упрямо, кратко, почти одни и те же
слова...
Евсею
было тяжело и скучно слушать его, он не верил ни одному
слову сыщика и, как всегда, боялся его. Когда он ушёл — стало легче, и Климков усердно принялся за работу, стараясь спрятаться в ней от воспоминаний о Раисе и всех дум.
Евсей жадно глотал
слова старика и верил ему: корень всех несчастий жизни человеческой — нищета. Это ясно. От неё — зависть, злоба, жестокость, от неё жадность и общий всем людям страх жизни, боязнь друг друга. План Дудки
был прост и мудр: царь — богат, народ — беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда — все
будут сытыми и добрыми!
Его липкие, зловонно пахучие
слова точно присасывались к сердцу Евсея и оклеивали его — слушать их
было тяжело и опасно.
Успокоительно прозвучал мягкий голос Соловьева и утонул в новом взрыве
слов разбитого человека. Он внёс с собою вихрь страха, Климков сразу закружился, утонул в шёпоте его тревожной речи,
был ослеплён движениями изломанного тела, мельканием трусливых рук и ждал, что вот что-то огромное, чёрное ворвётся в дверь, наполнит комнату и раздавит всех.
Шпион пошевелился, но не сказал ни
слова. Глаза у него
были полузакрыты, он дышал через нос, и тонкие волосы его усов вздрагивали.
Евсей смутился, — сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в голосе его
была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: «Запишите!», надел шапку и, ни
слова не говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.
Вообще же о войне говорили неохотно, как бы стесняясь друг друга, точно каждый боялся сказать какое-то опасное
слово. В дни поражений все
пили водку больше обычного, а напиваясь пьяными, ссорились из-за пустяков. Если во время беседы присутствовал Саша, он вскипал и ругался...
Готовый служить всем и каждому за добрый взгляд и ласковое
слово, Климков покорно бегал по городу, следил, расспрашивал, доносил, и если угождал, то искренно радовался. Работал он много, сильно уставал, думать ему
было некогда.
Все молчали, изредка покачивая головами, никто не смотрел друг на друга,
было тихо, скучно,
слова Саши долго плавали по комнате над фигурами людей, никого не задевая.
Евсей часто бывал в одном доме, где жили доктор и журналист, за которыми он должен
был следить. У доктора служила кормилица Маша, полная и круглая женщина с весёлым взглядом голубых глаз. Она
была ласкова, говорила быстро, а иные
слова растягивала, точно
пела их. Чисто одетая в белый или голубой сарафан, с бусами на голой шее, пышногрудая, сытая, здоровая, она нравилась Евсею.
Климков зашёл в трактир, сел за столик у окна, спросил себе чаю и начал прислушиваться к говору людей. Их
было немного, всё рабочие, они
ели и
пили, лениво перебрасываясь краткими
словами, и только откуда-то из угла долетал молодой, неугомонный голос...
— Я могу дать шрифт, — сказал Евсей, вздохнув. Задача
была кончена. Он сидел, наклонив голову, сжимая между колен крепко стиснутые руки, и прислушивался к
словам девушки.
Шпион задумчиво стряхивал платком пыль со своей шляпы и, должно
быть, не слышал опасных
слов.
— Ничего не
будет. Ты смирный, говоришь мало, и я тоже не люблю говорить. Спросишь о чём-нибудь — один скажет одно, другой другое, третий ещё что-нибудь, и ну вас к чёрту, думаю!
Слов у вас много, а верных нет…
— Я — женюсь завтра… Никогда не
буду… — шуршали в воздухе тяжёлые, трусливые
слова. На подбородке шпиона блестел жир, и салфетка на груди его дрожала.