Старик жил в длинной и узкой
белой комнате, с потолком, подобным крышке гроба. Против двери тускло светилось широкое окно, в левом углу у входа маленькая печь, по стене налево вытянулась кровать, против неё растопырился продавленный рыжий диван. Крепко пахло камфорой и сухими травами.
Неточные совпадения
И через несколько минут сидел за столом у неё в
комнате, ничего не видя, кроме
белого лица с тонкими бровями и добрых, влажно улыбавшихся глаз.
В тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из
комнаты старика со свечой в руке, полураздетая,
белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и блестя на зубах.
Два больших
белых тела метнулись в
комнате, одно из них пугливо и злобно зарычало...
Она прошлась по
комнате, шагая лениво и неслышно, остановилась перед зеркалом и долго, не мигая, смотрела на своё лицо. Пощупала руками полную
белую шею, — у неё вздрогнули плечи, руки грузно опустились, — и снова начала, покачивая бёдрами, ходить по
комнате. Что-то запела, не открывая рта, — пение напоминало стон человека, у которого болят зубы.
Пётр торопливо открыл одну из
белых дверей, осветил
комнату огнём двух электрических ламп, пристально посмотрел во все углы и, раздеваясь, заговорил сухо и быстро...
— Брезгует мною, дворянин. Имеет право, чёрт его возьми! Его предки жили в
комнатах высоких, дышали чистым воздухом, ели здоровую пищу, носили чистое
бельё. И он тоже. А я — мужик; родился и воспитывался, как животное, в грязи, во вшах, на чёрном хлебе с мякиной. У него кровь лучше моей, ну да. И кровь и мозг.
И только дома он вспомнил о том, что обязан предать этих весёлых людей в руки жандармов, вспомнил и, охваченный холодной тоской, бессмысленно остановился среди
комнаты. Стало трудно дышать, он облизал губы сухим языком, торопливо сбросил с себя платье, остался в
белье, подошёл к окну, сел. Прошло несколько минут оцепенения, он подумал...
И пусть в дверях встанет Ольга, одетая в
белое, тогда он поднимется, обойдёт всю
комнату и каждого человека с размаху ударит по лицу, — пусть Ольга видит, что ему противны все они.
В
комнате было темно и сумрачно. Тесно набитые книгами полки, увеличивая толщину стен, должно быть, не пропускали в эту маленькую
комнату звуков с улицы. Между полками матово блестели стёкла окон, заклеенные холодною тьмою ночи, выступало
белое узкое пятно двери. Стол, покрытый серым сукном, стоял среди
комнаты, и от него всё вокруг казалось окрашенным в тёмно-серый тон.
Вошли в какой-то двор, долго шагали в глубину его, спотыкаясь о доски, камни, мусор, потом спустились куда-то по лестнице. Климков хватался рукой за стены и думал, что этой лестнице нет конца. Когда он очутился в квартире шпиона и при свете зажжённой лампы осмотрел её, его удивила масса пёстрых картин и бумажных цветов; ими были облеплены почти сплошь все стены, и Мельников сразу стал чужим в этой маленькой, уютной
комнате, с широкой постелью в углу за
белым пологом.
Чистенькая
белая комната молочной красавицы была облита нежным красным светом только что окунувшегося в море горячего солнца; старый ореховый комод, закрытый белой салфеткой, молящийся бронзовый купидон и грустный лик Мадонны, с сердцем, пронзенным семью мечами, — все смотрело необыкновенно тихо, нежно и серьезно.
Неточные совпадения
Потом показал одну за другою палаты, кладовую,
комнату для
белья, потом печи нового устройства, потом тачки такие, которые не будут производить шума, подвозя по коридору нужные вещи, и много другого.
Она вышла на середину
комнаты и остановилась пред Долли, сжимая руками грудь. В
белом пенюаре фигура ее казалась особенно велика и широка. Она нагнула голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами на маленькую, худенькую и жалкую в своей штопанной кофточке и ночном чепчике, всю дрожавшую от волнения Долли.
Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом, каким заливается только свежий, здоровый человек, у которого все до последнего выказываются
белые, как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, и сосед за двумя дверями, в третьей
комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!»
Пока приезжий господин осматривал свою
комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан из
белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что был не в первый раз в дороге.
Карл Иваныч одевался в другой
комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то
белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли бабушка.