Неточные совпадения
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин вставал
и ходил по комнате, семь
шагов от стола к двери
и обратно, — ходил наклоня голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями
и прятал руки
за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
За спиною своею Клим слышал
шаги людей, смех
и говор, хитренький тенорок пропел на мотив «La donna e mobile» [Начало арии «Сердце красавицы» из оперы Верди «Риголетто...
Испуганный
и как во сне, Клим побежал, выскочил
за ворота, прислушался; было уже темно
и очень тихо, но звука
шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров,
и скоро в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он стоял, держась одной рукой
за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята в уровень головы,
и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
Чтоб не думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел
за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал
и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха
шагов.
Лютов, придерживая его
за рукав, пошел тише, но
и девушки, выйдя на берег реки, замедлили
шаг. Тогда Лютов снова стал расспрашивать хромого о вере.
Можно было думать, что этот могучий рев влечет
за собой отряд быстро скакавших полицейских, цоканье подков по булыжнику не заглушало, а усиливало рев. Отряд ловко дробился, через каждые десять, двадцать
шагов от него отскакивал верховой
и, ставя лошадь свою боком к людям, втискивал их на панель, отталкивал
за часовню, к незастроенному берегу Оки.
Из плотной стены людей по ту сторону улицы, из-за толстого крупа лошади тяжело вылез звонарь с выставки
и в три
шага достиг середины мостовой. К нему тотчас же подбежали двое, вскрикивая испуганно
и смешно...
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему ответил свист лесопилки
за рекою, потом засвистело на заводе патоки
и крахмала, на спичечной фабрике, а по улице уже звучали
шаги людей. Все было так привычно, знакомо
и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым. На крыльцо флигеля вышла горничная в белом, похожая на мешок муки,
и сказала, глядя в небо...
Как-то вечером, идя к Прейсу, Клим услыхал
за собою быстрые, твердые
шаги; показалось, что кто-то преследует его. Он обернулся
и встал лицом к лицу с Кутузовым.
По торцам мостовой, наполняя воздух тупым
и дробным звуком
шагов, нестройно двигалась небольшая, редкая толпа, она была похожа на метлу, ручкой которой служила цепь экипажей, медленно
и скучно тянувшаяся
за нею. Встречные экипажи прижимались к панелям, — впереди толпы быстро шагал студент, рослый, кудрявый, точно извозчик-лихач; размахивая черным кашне перед мордами лошадей, он зычно кричал...
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею
и солдатами тотчас образовалось пространство
шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял руку к шапке
и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один
за другим, вываливались люди.
— А — не кажется вам, что этот поп
и его проклятая затея — ответ церкви вам, атеистам,
и нам — чиновникам, — да,
и нам! —
за Толстого,
за Победоносцева,
за угнетение,
за то, что церкви замкнули уста? Что
за попом стоят епископы
и эта проклятая демонстрация — первый, пробный
шаг к расколу церкви со светской властью. А?
— Черт побери — слышите? — спросил Правдин, ускоряя
шаг, но, свернув
за угол, остановился, поднял ногу
и, спрятав ее под пальто, пробормотал, держась
за стену, стоя на одной ноге: — Ботинок развязался.
— Сорок три копейки
за конституцию — кто больше? — крикнул Лютов, подбрасывая на ладони какие-то монеты; к нему подошла Алина
и что-то сказала; отступив на
шаг, Лютов развел руками, поклонился ей.
Клим Самгин замедлил
шаг, оглянулся, желая видеть лицо человека, сказавшего
за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый, плохо одетый старик с окладистой бородой
и угрюмым взглядом воспаленных глаз
и человек лет тридцати, небритый, черноусый, с большим носом
и веселыми глазами, тоже бедно одетый, в замазанном, черном полушубке, в сибирской папахе.
Самгин попросил чаю
и, закрыв дверь кабинета, прислушался, —
за окном топали
и шаркали
шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то машины, она выравнивала мостовую, постукивала в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не горел, — казалось, что дом отодвинулся с того места, где стоял.
И, как всякий человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами,
и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув
за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт
шагам; женский голос спросил тоном обиды...
С Поварской вышел высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а
за ним, разбросанно,
шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики
и человек десять штатских с ружьями; в центре отряда ехала пушечка — толщиной с водосточную трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
Швырнув на стол салфетку, она вскочила на ноги
и, склонив голову на правое плечо, спрятав руки
за спиною, шагая солдатским
шагом и пофыркивая носом, заговорила тягучим, печальным голосом...
Самгин, не отрываясь, смотрел на багровое, уродливо вспухшее лицо
и на грудь поручика; дышал поручик так бурно
и часто, что беленький крест на груди его подскакивал. Публика быстро исчезала, — широкими
шагами подошел к поручику человек в поддевке
и, спрятав
за спину руку с папиросой, спросил...
— Боюсь, — сказал Безбедов, отступив на
шаг,
и, спрятав руки
за спину, внимательно, сердито уставился в лицо Самгина белыми глазами, напомнив Москву, зеленый домик, Любашу, сцену нападения хулиганов. — Смешно? — спросил Безбедов.
Он встал
и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку
за спину, держа в другой часы
и глядя на циферблат, широкими
шагами длинных ног пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет,
и позаботятся уступить ему дорогу.
Он схватил Самгина
за руку, быстро свел его с лестницы, почти бегом протащил
за собою десятка три
шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что
и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось
и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
Вера Петровна молчала, глядя в сторону, обмахивая лицо кружевным платком. Так молча она проводила его до решетки сада. Через десяток
шагов он обернулся — мать еще стояла у решетки, держась
за копья обеими руками
и вставив лицо между рук. Самгин почувствовал неприятный толчок в груди
и вздохнул так, как будто все время задерживал дыхание. Он пошел дальше, соображая...
Прошли. В десятке
шагов за ними следовал высокий старик; брезгливо приподняв пышные белые усы, он тростью гнал пред собой корку апельсина, корка непослушно увертывалась от ударов, соскакивала на мостовую, старик снова загонял ее на панель
и наконец, затискав в решетку для стока воды, победоносно взмахнул тростью.
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул руки в карманы
и осторожно, точно кот, охотясь
за птицей, мелкими
шагами пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в любой момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...
— Который повыше — жандарм, второй — неизвестный. А забрали их —
за стрельбу в народ, — громко, приятным голосом сказал человечек
и, примеряя свой
шаг к
шагу Самгина, добавил вразумительно: — Манера эта — в своих людей стрелять — теперь отменяется даже для войска.